Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Там же, где Виглер последовательно правил текст, изменяя его содержание, почти везде оказывалась замешана политика. Ко времени написания романа в оккупационных зонах Германии еще проходили назначенные союзниками мероприятия по «денацификации», когда людей проверяли на причастность к деятельности нацистского режима и в случае обнаружения таковой соответственно карали. Вместе с тем Бехер в своих культурно-политических планах касательно издательства Aufbau-Verlag делал ставку на идею примирения и настаивал на привлечении представителей внутренней эмиграции[73], к которым относил и Фалладу. В таком контексте вполне допустимо, что как раз от него ждали книги, где изображены люди, которые могли служить примером, образцом. Персонажи вроде Квангелей, вдобавок имеющие невыдуманных прототипов, подходили для этого как нельзя лучше. А теперь с романом произошло именно то, чего Фаллада стремился избежать. Его литературное чутье ориентировалось на реальность и на глубокие человеческие конфликты времен нацизма, и он совершенно сознательно хотел изобразить Квангелей не как людей безупречных, а как попутчиков режима, которые с ним порывают. Именно это он подчеркивал в своем эссе, этому соответствует и оригинальный текст романа, где оба Квангеля единодушно считают, что своей должностью сменного мастера на мебельной фабрике Отто обязан «фюреру». К тому же по воле автора Анна Квангель оказалась не только почитательницей «фюрера», но и членом нацистского «Фрауэншафта», причем тамошнюю должностишку занимала добровольно. (В рецензиях отмечено, что в 1940 году она не могла исполнять свою должность так, как описано.) Виглер убрал все упоминания о том, что Анна раньше восхищалась Гитлером, и о ее должности во «Фрауэншафте». Наряду с более мелкими пассажами правка особенно сильно затронула главу 17, где Анна Квангель показана необычайно уверенной в себе и находчивой. От этой главы Виглер сохранил только начало, которое присоединил к главе, носившей у автора номер 18.

Кроме того, Виглер сделал анонимной ячейку Сопротивления, куда входила Трудель Хергезель, – снял прилагательное «коммунистическая», вероятно, из-за бесчеловечного приговора, который товарищи вынесли Трудель. Он удалил пассажи, где почтальонша Эва Клуге описывается как член НСДАП. Руководствуясь рецензиями, он сгладил намеренную двойственность судьи Фромма, истребив его прозвища – «кровавый Фромм» или «палач Фромм», – чтобы не уменьшать «симпатии к судье-антифашисту».

Можно предположить, что вычеркивания вульгарных выражений или жестких пассажей вроде описания мертвого Эшериха также обусловлены у Виглера концептуально: он редактировал текст в духе культурно-политической корректности. Но почему он изменил фамилию доносчика Баркхаузена на Боркхаузен, установить уже невозможно.

Роман вышел в год смерти Фаллады в виглеровской редакции[74] и в таком виде постоянно издавался в Германии и за рубежом. Данное издание впервые предлагает читателю первоначальный вариант романа, со всеми «огрехами» против корректности, фактологии и вкуса, – более суровый и грубый, но и более сильный, более впечатляющий, к чему предположительно как раз и стремился Фаллада[75]. Ведь и основной посыл романа исходит не из благовоспитанного среднего класса, а с периферии общества, – посыл о том, что даже самый малый акт сопротивления имеет значение.

Альмут Гизеке

Фотографии Элизы и Отто Хампель из гестаповского досье

Секретный документ, определяющий время и место казни супругов Хампель – 19:00 6 апреля 1943 года, тюрьма Плетцензее в Берлине, и указывающий поименно официальных лиц, обязанных присутствовать на ней

Написанные супругами Хампель открытки призывали не оправдывать нацистский режим, свергнуть гитлеровское правительство, уничтожить систему и ее главарей – Гитлера, Геринга, Гиммлера, Геббельса

О настоящем издании

Настоящее издание основано на машинописном тексте, на который опиралось первое издание (Aufbau-Verlag, 1947). Машинопись хранится в архиве издательства Aufbau (Берлинская государственная библиотека, Прусское культурное наследие, единица хранения 38 – Staatsbibliothek zu Berlin, Preußischer Kulturbesitz, Depositum 38). Данная публикация впервые представляет роман в несокращенной оригинальной редакции; в частности, глава 17 впервые печатается полностью.