Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Всю жизнь они покорно склоняли голову, жалкие сельхозрабочие в большом хозяйстве с суровыми управляющими, жизнь они прожили суровую: много работы, мало радости. Радостью были дети, выросшие порядочными людьми. И достигли большего, чем родители, им не приходилось этак надрываться, Ульриху, старшему рабочему на оптической фабрике, и Анне, жене мастера-столяра. Что пишут они очень редко и не приезжают, старикам совсем не мешало, так уж обстоит со всеми птенцами, ставшими на крыло. Им ведь известно, что у детей все в порядке.

И вот теперь этот удар, такой беспощадный! Немного погодя натруженная, высохшая рука старика тянется через стол:

– Мать!

Старуха вдруг заливается слезами:

– Ах, отец! Наша Анна! Наш Ульрих! Они предали нашего фюрера! Поверить не могу, никак не могу!

Три дня они в полном замешательстве не могли ни на что решиться. Из дома не выходили, ведь страшно посмотреть людям в глаза – ну как все уже проведали о позоре.

На четвертый день старики попросили соседку присмотреть за их немногочисленной живностью и отправились в Берлин. Шагая по шоссе, где гулял пронзительный ветер, – по деревенскому обычаю муж шел впереди, а жена на шаг за ним, – оба походили на детей, которые заблудились в широком мире, для которых все оборачивается угрозой: порыв ветра, упавшая сухая ветка, проезжающая мимо машина, грубое слово. Они были совершенно беззащитны.

Два дня спустя они шли по тому же шоссе обратно, еще меньше, еще сгорбленнее, еще безутешнее.

В Берлине они ничего не добились. Невестка лишь осыпала их оскорблениями. Сына Ульриха им повидать не разрешили, потому что пришли они не в «приемные часы». Анна и ее муж – никто не мог точно сказать, в какой они тюрьме. Они не нашли своих детей. А фюрера, любимого фюрера, от которого они ждали помощи и утешения и канцелярию которого вправду разыскали, – фюрера в Берлине не было. Он сидел в Главной ставке, занимался уничтожением сыновей, недосуг ему было помогать родителям, которые вот-вот потеряют своих детей.

Подайте прошение – вот что им сказали.

Они не смели никому довериться. Боялись позора. У них, долгие годы состоявших в партии, дочь предала фюрера. Если об этом узнают, им здесь не жить. А жить надо, чтобы спасти Анну. Нет, помощи с этим прошением о помиловании ждать неоткуда, ни к учителю, ни к бургомистру, ни даже к пастору не обратишься.

И с огромным трудом, после многочасовых разговоров, размышлений и записываний дрожащей рукой, они составили прошение о помиловании. Переписали начисто, раз, другой и третий, а начали так:

«Горячо любимый фюрер!

Отчаявшаяся мать на коленях молит Тебя о жизни дочери. Она совершила против Тебя тяжкое преступление, но Ты великодушен, Ты смилостивишься над нею, простишь ее…»

Гитлер, ставший божеством, владыка вселенной, всемогущий, всеблагой, всепрощающий! Двое стариков – за пределами страны бушует война, убивая миллионы, а они верят в него, даже когда их дочь в руках палача, верят в него, сомнение не закрадывается в их сердца, скорее уж дочь плохая, нежели божество фюрер!

Они не смеют отослать письмо из деревни, вместе идут в районный центр, отправляют с тамошней почты. Адрес таков: «Нашему горячо любимому фюреру в собственные руки…»

После чего возвращаются домой, в свою комнату, и ждут, веруя в милосердие своего божества…

Он будет милосерден!

Почта принимает лживое прошение адвоката и беспомощное прошение сокрушенных родителей, пересылает то и другое, но не фюреру. Фюрер не желает видеть такие прошения, они его не интересуют. Его интересуют война, разрушение, убийство, а не предотвращение убийства. Прошения поступают в канцелярию фюрера, получают номер, регистрируются, а затем на них ставят штемпель: «Для передачи господину рейхсминистру юстиции. Вернуть в канцелярию только в случае, если приговоренный – член партии, чего из прошения о помиловании не следует…»

(Двойственное милосердие: есть милость к членам партии и милость к соотечественникам.)

В Министерстве юстиции прошения опять-таки регистрируются и нумеруются, получают новый штемпель: «Руководству тюрьмы, на рассмотрение».

Почта в третий раз пересылает прошения, и в третий раз их нумеруют и регистрируют в журнале. Рука конторщика пишет на прошениях Анны и Отто Квангеля несколько слов: «Поведение соответствует тюремному распорядку. Основания для помилования отсутствуют». Обратно в Министерство юстиции.

Опять двойственное милосердие: одни, нарушившие тюремный распорядок или даже исполнявшие оный, оснований к помилованию не дают; те же, кто доносил, предавал, избивал товарищей по несчастью, возможно… будут помилованы.

В Министерстве юстиции вновь регистрируют входящие прошения, вновь ставят штемпель: «Отклонить!», и бойкая барышня с утра до вечера стучит на машинке: «Ваше прошение о помиловании отклонено… отклонено… отклонено…», целый день, изо дня в день.

И однажды чиновник объявляет Отто Квангелю: