Один толстый англичанин

На сей раз не было ни «шатра», ни чего-либо подобного. Все музыканты и их почитатели – белые, в зале куда свободней, много танцующих пар, но шум стоял точно такой же. Полицейский у входа вручил Роджеру карточку размером с почтовую, где говорилось: «Мы желаем вам приятного вечера, но убедительно просим вести себя подобающим образом». Потом он перечислил Роджеру, какие поступки приведут к немедленному выдворению из зала. Первым делом Роджер направился к бару, где, под бдительным оком полицейского, заказал тройное виски. Вместо виски ему подали большую, на две пинты, кружку пива, и он сразу же расплатился. Потом поискал взглядом стул поближе к танцплощадке, но не нашел и в конце концов направился к одному из стульев, прислоненных спинкой к столику. Поставил его как следует и уселся, но полицейский тут же объяснил ему, что если стул прислонен спинкой к столику, значит, место зарезервировано для кого-то. Пошарив глазами, Роджер увидел несколько стульев, составленных возле стены. Спиной ощущая взгляд двух полицейских, он вытащил один стул и сел. Покончив с пивом, он, недовольно бурча себе под нос, обошел зал, ища, нет ли Мечера и Элен. В зале их не было. Взглянув на длинную очередь к бару, Роджер отказался от мысли взять еще кружку пива. Вместо этого он подошел к столику, за которым сидели двое миниатюрных мужчин и две столь же миниатюрные женщины, и забрал у них кружку. Он пил, морща губы и с яростью глядя на них; те ни словом, ни жестом не выказали возмущения. Но, хотя кража пива не значилась в списке прегрешений, перечисленных в карточке, которую ему вручили при входе, его все-таки немедленно выставили. Об этом позаботились трое полицейских. Выражение их физиономий красноречиво говорило, что лучше ему не пробовать возвращаться, однако же сейчас обошлось без попыток причинить ему физический ущерб.

Из окошка такси все выглядело чужим, иностранным. На углу улицы стояла толпа типичных американских граждан в кожаных пиджаках, лениво поглядывая на витрину магазина, где человек во всем белом подбрасывал и ловил нечто, похоже, какой-то съестной товар. Проплывали мимо еще магазины, предлагавшие купить массу того, что ему было ни к чему, особенно персидские ковры. Несколько раз Роджер замечал итальянские вывески. Потом такси промчалось по кварталу одинаковых, похожих на коробки, краснокирпичных зданий – как пить дать, казармы тайной полиции или службы министерства пропаганды.

Он выбрался из такси; улица тонула во тьме. Ни души вокруг, хотя в отдалении кто-то горланил песню. Роджер мог поклясться, что баки, которые он разглядел возле главного подъезда, были мусорными. Но их крышки были обвязаны цепью. Он постоял, недоуменно пялясь на такое диво. Ведь крышку нужно снимать хотя бы иногда, иначе бак нельзя будет ни опустошить, ни бросить туда мусор. Держась за перила, он шагнул на ступеньку и оглянулся на баки с их крышками. И тут его осенило: крышки приковали затем, чтобы их не смогли украсть и потом продать. Сколько можно получить за крышку от мусорного бака? Что это за культура, спрашивал он себя, где принимают меры против людей, ворующих крышки мусорных баков, в то время когда другие люди, другие, смотрят цветной телевизор или ездят в Вермонт охотиться? Ему не надо было искать ответ на свой вопрос. Он его всегда знал.

Он решил, что лестница больше способствует мыслительному процессу, нежели лифт, поэтому стал подниматься пешком. Дверь он открывал с теми же мерами предосторожности, что и в первый раз, оказавшимися, как и в первый раз, излишними: в квартире никого не было. Это уже был верх несправедливости. Три бутылки, опустошенные им раньше, молчаливо говорили, что дальнейшие поиски бессмысленны. Заняться было решительно нечем. Бродя по комнатам – ковровое покрытие, когда-то жемчужно-серое, было во многих местах прожжено и в дырах, – он обнаружил патефон, на крышке которого виднелись круглые пятна от горячего кофейника и стаканов со спиртным, кресло-качалку в новоанглийском стиле с отломанным подлокотником, кушетку, с первого взгляда на которую пропадало всякое желание прилечь на нее (откуда бы ни взялась вся эта рухлядь, она явно попала сюда не из магазина Миранды), и наконец, на мореной сосновой доске на стене – голову таксы с медной табличкой под ней: Митци (1946–1953). Интересно, Строд так ее любил или это его охотничий трофей? Может быть, и то и другое.