Один шаг

Тем часом хата быстро наполнялась зваными и незваными гостями. Они стояли в сенях, сидели на полатях, свешивали любопытные головы с печи. Те, что не протиснулись в дом, довольствовались местом под окнами. Всем хотелось посмотреть на свадьбу.

В хате стало тесно и душно.

— Может быть, надоело? Уедем? — спросил Рубец, но Репин протестующе замахал руками:

— Что ты! Это так интересно! Не правда ли, Анна Михайловна?

Городских гостей посадили на почетные места, и тотчас же рядом появился дружка жениха, весельчак и балагур, с полной чаркой на деревянной, прикрытой холстиной тарелочке.

— Не побрезгуйте, дорогие гости!

И пошло, и пошло веселье. Глаза Репина разгорелись. Наконец-то он смог раскрыть свой альбом. Сколько типов! Сколько колоритнейших фигур, характеров! И эти наряды мужиков и баб, совсем не похожие на Чугуевские! А это лицо у одной из невестиных подружек, строгое, смелое, удлиненное, словно из легенды…

— А ну-ка, погляди на меня, красавица!

Красавица повела головой, блеснула темными глазами, а Репин, ловя мгновение, уже черкал карандашом по маленькому листу, с удивительной быстротой и точностью обрисовывая ее черты и повторяя свое любимое «Крещендо! Крещендо!»

Затем он рисовал захмелевшего хитроватого мужичишку («авось, пригодится для „Запорожцев“»), затем бабу в синем саяне — платье — и красном фартуке, затем смиренного деда с реденькой бородкой.

— Гляди-ка, глянь — дед Хведор! — раздавались за спиной Репина удивленные восклицания критиков. — И рожа его, и вочи — все в точности!

Подвыпившие гости разгуливались все больше. Во дворе уже откалывали коленца. Откуда-то появились старенькие гусли, и их сразу же поднесли Рубцу:

— Уважьте молодых, Ляксандра Иванович, сыграйте на музыке!

Рубец оживился. Последнее время его интересовали темпераментные народные танцы — казачки, — он собирал их, записывал, мечтая издать отдельным сборником в Петербурге у Юргенсона.

— Казачок! — крикнул Рубец и рванул струны. — А ну-ка, хлопцы, девки, покажите, как у нас пляшут!

И вот уже вышла в круг самая бедовая, тряхнула головой, повела глазами и пошла, пошла пританцовывать, притопывать каблучком. А руки, руки, так и заходили: то упрутся в крутые бока, то раскинутся в стороны, будто крылья у орлицы, то сойдутся в задорном хлопке, то озорно поманят приглянувшегося парня, мол, чего стоишь, иди, обними меня при всех, сейчас никто не осудит, сейчас можно…

Танцевали долго, до изнеможения. Пара сменяла пару.

— Ай да други, ай да молодцы! — восхищался Репин.

— Мабуть, и вы с нами, пан хороший? — осмелев, крикнул кто-то.

Репин тряхнул кудрями.

— А ну-ка, Рубец, сыграй гопака!.. Аннушка, пошли!

Аннушку будто обдало жаром: зарделась, вспорхнула, как бабочка, поплыла. За ней сорвался с места Репин. Подскочил к Аннушке правым боком, левым, проскакал в присядке, выпрямился, щелкнул каблуками, не спуская с Аннушки глаз, прошел мелкой дробью через всю хату, так что зрители расступились перед ним, как волны перед пловцом.

Под вечер наконец все утихомирились, многие разошлись по домам, а те, кто остались, чинно уселись за стол.

— Молодую будут одаривать, — шепнула Репину Аннушка.

Репин заволновался.

— Не беспокойтесь, Александр Иванович позаботился.

— А я, выходит, прошляпил! Вот телятина!

Веселый, охрипший дружка поднялся из-за стола:

— Есть тут Домна Посудичева, хрестная мати?

— Есть! — назвалась одна из женщин.

— Чим вы нашего молодого князя и молодую княгиню одаруете? Чи волом, чи конем, чи битым червонцем?

— Тялушкой-беляночкой, другого годка одарую княгиню с князем.

— Приймаем подарунок с поклоном. — Дружка поклонился. — Иван Мяло, хрестный батька, ёсть тут в хате?

Дарили кто что мог. Близкие родственники поросеночка-одногодку, овечку, курочку, девки-подружки — холстину на рубаху, рушники вышиваные, а один хлопец-балагур крикнул на всю хату: «А я дарую молодого князя да молодую княгиню тем конем, что не догонишь всем селом!» — И выпустил из рукава воробья.

…В город возвращались поздно. Закрытый зонтик Анны Михайловны лежал у ног. Изрядно подвыпивший извозчик порывался петь песни, но Рубец осаживал его, боясь, что тот, увлекшись пением, опрокинет коляску в грязь.

Все были под впечатлением свадьбы.

— Ах, песни! Ах, мелодии! — восторженно восклицал Репин.

— Песен у нас, брат ты мой, хоть лопатой греби, — ответил довольный Рубец. — Нигде в другом месте России не встречал я такого богатства и многообразия жанров. Это какой-то неисчерпаемый кладезь народных творений. Поезжай в другое село и ты встретишь там уже другие песни, другие обряды.

— Я б на твоем месте, Александр Иванович, все эти обряды — да в тетрадку, и не только слова и мелодии, а, так сказать, всю череду, от начала до конца… А то, чует мое сердце, минут годы, и перестанут люди чтить то, что чтят сегодня. Получится, как с тем дубом, про который ты мне говорил — раз, и срубили. И невдомек, что не дерево уничтожили — память народную.

— Да, ты, конечно, прав. Я, пожалуй, займусь… если Аннушка мне поможет.

— Хорошо, Александр Иванович.