Один шаг

Я вскочил, как ошпаренный, и, верно, это получилось смешно, потому что Галка рассмеялась, глядя, какой у меня идиотский вид. Она уже встала, приподняла простыню, которой отделяла свою жилплощадь от моей, и нудно кричала в микрофон: «Один, два, три, четыре. Как меня слышите? Перехожу на прием». К счастью, ничего не было слышно, но я опять подумал, что рация мне совсем ни к чему и было бы куда спокойнее, ежели б, например, перегорели лампы.

— Проснулся? — спросила Галка, как будто это и так не было ясно.

— Нет, сплю и вижу сны.

— Интересно, какие? — Она кокетливо улыбнулась.

— Будто меня опять привели в колонию малолетних преступников. Ясно?

Галка обиделась и сказала, что я уже вырос из детского возраста и мне надо думать о колонии другого типа, а я ей ответил, что это ее не касается, и вылез из палатки. Вылезать надо было быстро, чтобы не напустить комаров, которые черным облаком висели в воздухе.

У меня хватало мозгов сообразить, что в моем положении следует подниматься раньше всех, и я сказал шефу, что больше просыпать не буду, жаль только, что у меня какая-то скотина украла в городе часы и мне будет трудно с непривычки угадывать время по незаходящему солнцу.

Я быстро наломал березки, сбегал с чайником на озеро и сам разжег костер, хотя сегодня каждый дурак смог бы разжечь, такая стояла тишина вокруг.

— Надеюсь, что сейчас мы полакомимся пшенной кашей, — сказал Филипп Сергеевич, высовывая из палатки свою бороду.

Все, кроме меня, рассмеялись, я же улыбнулся из вежливости и только позже узнал от Галки, что до этого они весь месяц подряд ели одну пшенную кашу и она им, понятно, осточертела.

Бородач помог мне сварить гречневую кашу, и ее без конца нахваливали, хотя и ели с комарами, пикировавшими в миски.

За завтраком Ром подозрительно косился на меня и бросал ядовитые замечания в мой адрес, но так как я ни в чем не чувствовал за собой вины, то вообще не отвечал на его выпады.

— Перестань хамить, — сказала Галка. — Этим ты оскорбляешь меня, а не Бориса.

Ром вскочил с ящика и, кривляясь, приложив руку к сердцу, еще попытался шаркнуть ножкой, как в фильмах из красивой жизни, однако никакого шарканья не получилось, ибо под ногами был не паркет, а болото. Все рассмеялись, и я в том числе, а Ром рассердился, швырнул на землю пустую миску и пошел прочь. Я думаю, что он все-таки сильно переживал и злился на меня из-за девчонки.

— Интересно, кто будет мыть за тобой посуду? — вежливо спросила Галка.

— Со вчерашнего дня у нас есть рабочий, — вызывающе крикнул Ром.

Тогда вспылил шеф и начал вдогонку втолковывать Рому, что так поступают только пижоны и миску каждый должен мыть за собой сам, и вообще, если я рабочий, то это совсем не значит, что я лакей и должен услуживать каждому.

Но я все равно перемыл всю посуду, потому что мне совсем не хотелось, чтобы из-за какой-то грязной миски меня прогнали из отряда и отправили на Большую землю.

— Значит, так, Борис. В свой первый маршрут вы отправляетесь с Филиппом Сергеевичем. Старайтесь не отставать и, главное, не уходите никуда один. Тундра не любит одиночек, она жестоко мстит им. — Шеф предостерегающе поднял руку.

…Никогда я не встречал ничего грустнее тундры. До этого я видел ее несколько дней назад, и то в щель неплотно прикрытых дверей теплушки — мокрое болото с аккуратными кочками и приникшими к земле кустиками, розовыми от ягод. Теперь я мял все это собственными ногами. Я вытаскивал ногу из торфяного месива, которое упорно не прилипало к резиновым сапогам, к их черному, сияющему глянцу, непривычно расходуя силы, поднимал ее высоко и погружал в такую же густую, хлюпающую гущу, пока нога не упиралась в холодную и скользкую твердь.

Сначала мы шли рядом с бородачом, но скоро я отстал. Бородач оглядывался и, убедившись, что я еще топаю, продолжал свой путь дальше. Высокий рюкзак за спиной мешал видеть меня, и ему приходилось поворачиваться всем корпусом, показывая загорелое, бородатое лицо, темные очки и белое лебединое перо, кокетливо засунутое за ленту шляпы.

Время от времени он останавливался, терпеливо поджидая меня, и брал в руки компас, перекинутый через шею, как медальон.

Меня совершенно не интересовало, куда мы направляемся, а интересовало только одно — сколько километров нам придется прошагать по этой зеленой пустыне, которая чем дальше, тем сильнее вызывала во мне тупую злость. Через час я уже черной ненавистью ненавидел полярную березку, хватавшую за ноги похожими на щупальцы ветками, пахнущий клопами багульник, залитые водой низины, густой воздух, насыщенный запахом гниения, и дурацкое раскаленное солнце, способное жечь даже на шестьдесят восьмом градусе северной широты.

Больше всего не понравилась тундра моему сердцу. Даже на слух, как бы со стороны, я слышал, как оно глухо и неровно билось под стеганой телогрейкой, то замирая в нелепом и страшном ожидании чего-то, то начиная суматошно колотиться, властно и безрассудно требуя немедленной передышки.

Наконец бородач скомандовал:

— Перекур!

Я сбросил с плеч осточертевший рюкзак и плюхнулся на первую попавшуюся кочку.