Утром меня разбудило ударившее в глаза солнце и тот же самый мотив, который я слышал засыпая. Я посмотрел в оконце. Было, очевидно, очень рано. Блестела на траве роса, предвещая еще один знойный, ясный день. Горланил и громко хлопал крыльями рыжий петух, от избытка чувств взобравшийся на прясло. Рядом сидел и чистил отливающие металлической чернью перья знакомый шпак Козырь. Может быть, это он пел песню?
Сомнения разрешились, когда я увидел, как из близкого леса выбежала худенькая, неуклюжая девушка, босая, в трусах и майке, с полотенцем в руках. Я сразу же узнал ее. Она показалась мне еще менее привлекательной, чем на портрете: широкий рот, неправильный нос, рыжие волосы, веснушки, несмотря на то, что весна давно прошла, те же выпирающие ключицы, и только, может быть, глаза, неожиданно большие и темные, да низкий, необычного тембра голос скрашивали безрадостное впечатление. Я подумал, что жить ей, наверное, очень трудно.
Некрасивая девушка юркнула в дом и буквально через минуту вышла оттуда в сарафане, босоножках, косынке, с деревянным ящичком, на ремешке перекинутом через плечо. Когда, напевая все тот же незнакомый мотив, она скрылась за деревьями, я не испытал ни сожаления, ни любопытства. «Значит, она тоже здесь живет», – подумал я и почему-то вспомнил невеселый взгляд лесника, брошенный на портрет, написанный маслом.
Дом просыпался. Через двор к сараю засеменила старуха в том же черном платье, с подойником в руке. Позевывая, вышел на крыльцо лесник. Я тоже решил выйти: снял с пробоя крючок и распахнул дверь клети.
– Чего встали так рано? – приветствовал меня лесник.
– Разве ж это рано? Последним поднялся.
– Значит, и Вивею нашу уже видали?
– Это вы про рыжую девушку?
– Да.
– Кто она, если не секрет?
– Зачем секрет? – в голосе лесника прозвучали досадливые нотки. – Студентка, в лесном институте занимается. У нас на кордоне практику проходит.
– Странное имя – Вивея. Некрасивое...
– Какой вид, такое и имя, – рассмеялся лесник.
Завтракали мы вдвоем. Иногда мимо раскрытой двери бесшумно проплывала черная тень старухи, но лесник не обращал на нее внимания: очевидно, он не хотел меня тревожить.
– Значитца, вы партизанами нашими интересуетесь? – спросил он.
– Да, Парамон Петрович, интересуюсь.
И я рассказал, что приехал в их район в командировку от областного краеведческого музея. Фонды его недавно пополнились любительской фотографией. Человек, который ее принес, рассказал, что на снимке изображены партизаны, что действовали они исключительно дерзко и погибли в здешних местах возле разъезда Ключи. Мне предстояло по возможности восстановить их имена, а главное – собрать новые сведения о партизанском движении в лесном краю.
По дороге я заехал в районный центр и побывал у секретаря райкома. Он и посоветовал мне начать поиски с кордона Чистые Дубравы. «Там вы найдете и партизанские землянки, и могилы, и живых свидетелей», – сказал секретарь. Не теряя времени, он позвонил в лесничество и попросил предупредить на кордоне о моем приезде.
– Понятно, – протянул лесник, выслушав мой рассказ. – А карточка, часом, не при вас?
Я открыл бумажник и протянул старую, плохо сохранившуюся фотографию трех молодых бородатых людей с трофейными автоматами. Лесник несколько минут вглядывался в лица.
– Не помню таких, – сказал он. – Однако вы не печальтесь. Народу тут кругом богато, дарма что лес. Не про этих, так про других партизан вам порассказывают. Да и старуха, если к ней подход найдете, тож навспоминать могла б...
– Старуха? – переспросил я.
– А вы что думаете! Она сама партизанила. И сынок у нее партизанил, да немцы замучили. С той поры и тронулась.
– Вот оно что!
Старуха ходила по двору, костлявая, с согнутой в дугу спиною, длинными руками и неестественно поднятой седой головой. Сейчас, когда она не выкрикивала свое «Дождичка!», ее можно было принять за человека нормального, но очень усталого от чрезмерной работы или горя. Меня она по-прежнему не замечала. Я наблюдал, как она подоила корову, как молча выгнала ее длинной хворостиной в лес, как, также молча, вернулась и начала полоть сухие гряды узловатыми быстрыми пальцами. Очевидно, все хозяйство в доме держалось на ней.
Раза два мы почти столкнулись, но взгляд ее водянистых, бесцветных глаз не остановился на мне, а безучастно скользнул мимо.
Часов около семи послышались женские голоса, шум, смех, между деревьями мелькнули цветастые платья, и на поляне появилась ватага девок – лесникова бригада. Парамон Петрович поспешно натянул тужурку и, молодцевато прихрамывая, вышел навстречу своему «бабьему войску».
– Сегодня на питомник, на питомник, поливать надо, – объявил он, поглядывая на небо. – Все, окромя Маньки и Полины – они по уходу пойдут, – на пятьдесят седьмой.
Девки затараторили.
– Опять поливать!
– Руки все поотрывали, воду таскаючи!
– Ванюшка снова, небось, загулял!
– Да тише вы, окаянные, – с напускной строгостью прикрикнул лесник. – Чего еще не поделили?