Один шаг

В Стародубском уезде не осталось, наверно, такого села, в котором бы он не записывал песни. Он гулял для этого на деревенских свадьбах, крестинах, заручинах, праздновал дожинки и плел венки из васильков в веселый день под Ивана Купала.

В 1895 году Рубец ослеп.

С 21 марта по 1 апреля он находился на излечении в Михайловской клинической больнице баронета Виллие по поводу катаракты. Операцию на левом глазу ему сделал тридцатишестилетний профессор Военно-медицинской академии Л. Г. Беллярминов, впоследствии глава школы русских окулистов. Операция прошла успешно. Рубец выписался из клиники и воротился домой на Слоновую улицу, 15/19.

Недавно я разыскал этот дом. Он сохранился, даже нумерация его осталась прежней: 19 по Суворовскому проспекту и 15 по Седьмой Советской. Несколько минут я простоял на шумном перекрестке, разглядывая четырехэтажное, типично петербургское здание строгих форм, с небольшими балконами, выходящими на обе улицы.

Я не знал, где, на каком этаже находилась квартира номер один, в которой жил Рубец. Из этой квартиры он последний раз ушел зрячим и вернулся в нее слепым.

28 апреля, в пятницу, в девять часов утра в консерватории начинались экзамены по теории музыки и сольфеджио, которые вел Рубец. Он поехал туда, нарушив строгий приказ профессора Беллярминова сидеть дома, самовольно снял с глаз повязку, сел на извозчика и помчался в консерваторию. Там его ждали ученики.

Они встретили его улыбками и дружным приветствием. Ученики любили своего старого профессора, «седого наставника», и не боялись его, несмотря на увековеченные Репиным огромные сивые усы и грозно оттопыренные брови. Они знали, что из-под этих суровых бровей на них смотрели очень добрые и внимательные глаза.

На экзамене Рубец много пел, и вдруг снова почувствовал резкую, невыносимую боль в глазах. Домой его привезли почти без памяти. Следующие полтора месяца он провел, сидя в кресле: все это время из-за страшных страданий он не мог лечь в постель, и врачи потеряли всякую надежду на то, чтобы сохранить ему хотя бы остаток зрения.

Лечащий врач Рубца В. Шендриковский писал в те дни директору консерватории:

«Во время Вашего посещения Александра Ивановича я не смог в присутствии больного изложить Вам состояние его здоровья так, как оно есть на самом деле... Сильно опасаемся за его жизнь. Энергия его падает с каждым днем все более и более, и ему остается в утешение только то, что вся отданная им жизнь для других, быть может, послужит примером для новых подобных деятелей на общественном и преподавательском поприще. Sic transit gloria mundi»¹.

Ослепнув, Рубец вышел в отставку и уехал из Петербурга.

Перед его отъездом в консерватории устроили проводы – музыкальное утро, на котором присутствовали профессора, ученики и корреспонденты газет. Зачитывались приветствия и адреса, актеры столичной оперы исполняли романсы Рубца.

В Стародубе, куда он переселился, было в то время двадцать две церкви. Их старинные главы и купола возвышались над бесконечными яблоневыми садами. Тихие немощеные улицы каждую весну зарастали травой, на которой босоногие мальчишки и девчонки играли в лапту или в бабки.

Для этих босоногих мальчишек и девчонок Рубец открыл в городе бесплатную детскую музыкальную школу и бесплатную школу рисования. Он содержал на свой счет еще и курсы кройки и шитья для сельских учителей, набрал и обучил хор из шестидесяти человек и симфонический оркестр, который с успехом выступал с концертами из произведений русских композиторов и самого Александра Ивановича. Хор и оркестр чаще всего выступали в ротонде; ее тоже на свои средства построил Рубец.

Лишних денег у него не было, и он тратил на благотворительные цели почти всю пенсию, с большим трудом «исходатайствованную от щедрот монарших» – шестьсот рублей в год.

Если Рубец мог сделать добро людям, он его делал.

Все это я узнал в самые последние годы, когда занялся трудными поисками материалов об Александре Ивановиче Рубце. После долгой разлуки со Стародубом я снова приехал в родной город. Он мне показался незнакомым. Разрушенный и сожженный войной, он отстраивался как-то по-иному. Я видел новые здания, новые деревья шумели надо мной молодыми кронами, пока я шел от вокзала к нашему деревянному, чудом уцелевшему дому. Не стало и привычной глазу древней Вознесенской церкви, в ограде которой лежал Рубец.

Я попробовал отыскать то место, где он был похоронен, крест, чугунную плиту с надписью, но тщетно. Маленький холмик не уберегли, он исчез, как постепенно исчезает и сама память об этом большом человеке и гражданине.