Один против всех

- Самое главное, - задумчиво сказал Годунов, - полковник Кишкин - не оперативник, не розыскник, он кабинетный офицер, чиновник, поэтому он совершает и будет совершать ошибки. Убийство тети Глаши - это ошибка, безграмотная ошибка, которую никогда бы не совершил опытный оперативник. Чтобы там ни говорили обыватели, убийство невинного человека для ФСБ - это ЧП, так было во времена Сталина, так есть и сейчас… Второе - операция Кишкина нелегальная, людей для этой операции у него нет, у него вообще людей нет, потому что он чиновник У него есть секретарша, ординарец, машинистка, но бойцов у него нет. Есть четыре-пять человек из группы захвата, с которыми он повязан чем-то грязным, и все, больше у него никого нет и быть не может. То есть тебе, нам, противостоят чиновник Кишкин и четыре-пять человек группы захвата. Думаю, с таким противником мы справиться можем, а для этого нужно сделать следующее…

* * *

На ночь я решил остаться на паруснике. Ехать в Ульянку к нетрезвому Палычу и его разбитной дочурке совсем не хотелось, тем более что утром опять нужно быть в городе и провести задуманную Годуновым операцию.

План Сани Годунова мне понравился, я только немного подкорректировал его под себя и решил воспользоваться помощью моих новых друзей. Если бы речь шла только обо мне, я пошел бы один, но рисковать жизнью Светланы я не мог, да и мужики засиделись в ожидании нормального дела.

Девчата-матроски били себя кулачками в тяжелые груди и клялись, что не будут беспокоить меня ночью, дадут отдохнуть и выспаться, и, вообще, они устали и у них болит голова. То есть - две головы, одна у Люды, другая у Марины.

Однако ночью кто-то проник в мою каюту, нагло залез под одеяло и начал трогать меня за разные места. Я в долгу не остался и тоже принялся хватать взломщика, да так, что ему - взломщику - мало не показалось.

Таинственный незнакомец оказался существом женского пола, чему я, признаться, не удивился, но ближе идентифицировать женское существо не удалось. Вскоре оно начало издавать стоны и крики, потом уснуло, а утром исчезло до того, как я открыл глаза.

Завтрак мне принесла Люда, открыто смотрела мне в глаза и на прямо поставленные вопросы отвечала отрицательно. В конце концов я решил, что этот вопрос подлежит дальнейшему рассмотрению. Проведение очных ставок и жесткие нелицеприятные вопросы должны сорвать маску с таинственной незнакомки. Однако - это дело будущего, а пока нужно идти выручать Светлану.

План Годунова был прост. Каждый день, с чиновничьей регулярностью, с 12.00 до 14.00, полковник Кишкин допрашивает Светлану. Утром у Кишкина планерка и пятиминутка, с 14.00 до 15.00 обед, а после 15.00 полковник занимается своими непосредственными канцелярскими обязанностями. Но с 12.00 до 14.00 он запирается со Светланой в комнате для допросов и пытается у нее вызнать, где я скрываюсь от правосудия и, скорей всего, где запрятаны похищенные мною миллионы.

- Не будем считать полковника Кишкина бессребреником, - сказал Годунов, - миллион, он и в ФСБ миллион!

Следовательно, я должен был позвонить Кишкину в это время, с 12.00 до 14.00, предложить отдать себя в его лапы в обмен на освобождение Светланы и намекнуть на несметные сокровища, которые достанутся полковнику вместе с орденами, медалями и почетным повышением по службе.

Глава одиннадцатая Свободу женщинам!

Счет времени Светлана уже потеряла.

В камере постоянно горела слабая лампочка в проволочном колпаке-сетке, комната, где ее изо дня в день допрашивал один и тот же пожилой мужчина с лицом бухгалтера или бюрократа, тоже была без окон, часов и календаря. Привинченный к полу стул и письменный стол пятидесятых годов с черным телефонным аппаратом - вот и все, что было в комнате допросов. Причем телефон, дань бюрократским привычкам полковника Кишкина, тоже намертво привернули к столу и оторвать его, чтобы дать по голове следователю, было совершенно невозможно.

Светлану приводила женщина-конвоир, сажала ее на стул, снимала с рук металлические браслеты-наручники и до прихода пожилого «бухгалтера» оставалась стоять в дверях. Почему-то казалось, что мужчина приходит всегда в одно и то же время, хотя точно знать этого Светлана, конечно же, не могла.

Мужчина входил, кивком отпускал охранницу и усаживался за стол. Делал он это долго и обстоятельно, как человек, большую часть жизни проведший за письменным столом и уже считающий его своей составной частью, продолжением самого себя. Он раскладывал на столе бумаги, которые так и оставались чистыми, справа от бумаг помещались две авторучки, слева два карандаша, один из которых, красный, был всегда остро заточен.

Второй карандаш Светлана так толком и не смогла рассмотреть, потому что мужчина во время допроса постоянно крутил его в руках или с треском катал по столу. Потом мужчина снимал наручные часы и устраивал их рядом с красным карандашом.