Один против всех

Она неожиданно заплакала, тихо, беззвучно, оставаясь сидеть с неподвижным лицом, по которому катились крупные, как ягоды смородины, слезы…

Остаток дня я провел в работах по дому, лишенному умной мужской руки. Приколачивал разные дощечки, планочки и рейки, которые мне услужливо подавали по очереди Светлана и Глория Викинговна. Потом было чаепитие с домашней выпечкой и вареньями разных сортов, в результате чего наступило ощущение сытости и блаженной дремы, которая и заставила нас улечься на двух стоящих в тени раскладушках. Глория Викинговна спать не ложилась, занимаясь варкой и готовкой, поэтому, проснувшись, мы со Светланой обнаружили накрытый стол во главе с огромным чайником.

Хлопоты по дому доставляли Глории Викинговне явное удовольствие, но настроение у нее не улучшилось, и, улучив момент, она тихонько спросила меня:

- Лешенька, а то, чем ты занимаешься в городе, это очень опасно?

- Опасно, - подтвердил я, - но для меня и, может быть, для Светланы. Вас это не касается ни коим боком, так что - не беспокойтесь.

- Предчувствие у меня, Леша, предчувствие…

- Если хотите, мы уедем. Деньги есть, я Светлану пристрою куда-нибудь.

- Нет, Лешенька, судьбу не обманешь.

Тут прискакала Светлана, повисла у меня на плече, говорила что-то, чего можно было и не слушать, потому что эти слова предназначались для передачи чувства, а не мысли и были чем-то вроде музыки, которую слушаешь всю, целиком, не расчленяя в уме на отдельные звуки и аккорды.

Когда опустились сумерки, тетя Глаша куда-то исчезла, что мы обнаружили не сразу, а просидев некоторое время на скамейке у деревянного, врытого в землю стола. Мы слушали тишину деревенского вечера, неохотно отрываясь, чтобы отогнать прибывающую с темнотой мошкару, и Светлана сказала:

- А не пойти ли нам баиньки? - и сказано это было таким тоном, что сомнений в бессонной ночи не возникало.

Тут мы заметили, что Глории Викинговны нет, и где она - неизвестно. Мы хотели уже устремиться на поиски, но тетя Глаша неожиданно возникла в свете единственного горящего в доме окна и сказала:

- Пожалуйте в баньку!

Оказалось, что днем она ухитрилась не только приготовить всяких домашних вкусностей, но и истопить баню, стоящую в глубине участка, а сейчас воспользовалась первым, самым вкусным паром.

В густом сумраке ароматной, прогретой сосновыми шишками парной соблазнительным фантомом перемещалось обнаженное тело Светланки, которое я отлавливал в облаке пара и с наслаждением хлестал вымоченным в квасу веником, вслушиваясь в ее подозрительно громкие стоны…

Потом я проводил ее, уставшую, но блаженно улыбающуюся, в дом, а сам сел во дворе на сырую от росы лавку, с наслаждением закурил и принялся размышлять над тем, что происходит в моей жизни…

* * *

Я смотрел на тлеющий огонек сигареты и вспоминал Годунова, его людей - Порфирина и Бессонова, таинственного мужика с лысым черепом и накрашенными губами, который пришел сразу после моего ухода и был принят как свой в компании Годунова. Это могло не говорить ни о чем, но могло означать и то, что я опять остался один, без человека, на которого мог бы положиться, не думая и не боясь предательства и измены, выстрела из-за угла или удара ножом в спину…

* * *

- Все беды России - от инородцев! - Черных вольготно расположился в кресле моего номера в гамбургской гостинице «Саксонский двор».

Я был уже «свой», меня уже можно было не привязывать к креслу, не запугивать пытками, которыми подвергнут Светлану в случае моей строптивости и непослушания. Я уже побывал в одном из «Орденсбургов», в часовне, где прежде творились тайные и кровавые обряды, а сейчас проходило посвящение в члены ордена Великого и Ужасного Черных.

Посвящения я никакого не проходил, но в часовне побывал и, видимо, уже считался посвященным, не слепым исполнителем жестокой воли Черных, а человеком ближнего круга, приобщенным, творящим зло не из недомыслия, а сознательно, потому что выслушал, не возражая, доктрину Черных и, следовательно, стал его сторонником. Другого варианта он, видимо, не признавал. То, что он говорил, было разумно, логично, это нельзя было опровергнуть, поэтому оставалось только принять.