Один на один. Бессоница

«Надо найти убежище. Как-то создать его», – рассуждал Евгений. Но мысли двигались лениво, как в полудреме. Здравых планов не выстраивалось. Его снова подтачивал голод, нежданный доброжелатель не спас его, не исцелил.

Евгений проклинал свою новую природу за то, что все тревоги и потребности вампира ограничивались желанием напиться крови, насытиться багряно-сладким ядом для сердца и разума.

«Доброжелатель» как будто дал на короткое время антидот, избавил от мании, отрезвляя, пробуждая рассудок. Но хватило всего на один день и одну ночь, которую Евгений провел вблизи свалки, не зная, куда идти. Он просто сидел на сплющенной картонной коробке, поджав ноги и ловя языком дождь, исключительно гадкий на вкус. Он мог бы пойти куда угодно. Но эта зыбкая свобода доказывала, что без цели она так же бессмысленна, как и заточение.

Похоже, он задремал на несколько минут или часов, по крайней мере, впал в оцепенение, не дающее ни покоя, ни отдыха. Усталость отмеряла лишь жажда крови.

На следующее утро Евгения пронзил ясный солнечный свет, все вокруг переливалось ровным мерцанием теплого апрельского солнца. Сквозь непроницаемо-черные стекла очков все краски мира теряли прозрачность, но иначе бы вампир ослеп. Иначе начал бы метаться в поисках темного подвала.

Евгений стойко шел вперед, точно испытывая себя, радуясь, что кожа хотя бы не дымится от ультрафиолета. Все еще не хотелось становиться бессмысленной ночной тварью, как в книгах, где «хозяин» порабощает волю обращенного, низводя несчастного до уровня животного.

А еще в прошлом году он, как ребенок, скучал по погожим дням. Теперь все изменилось. И сердце тосковало по настоящей свободе, мечась в клетке новой реальности. Печаль и боль обгладывали душу.

Золотом и сапфирами рассыпались искры неба, но красные глаза видели лишь блеклую дымку сквозь тонированные стекла. Евгений, осторожно щурясь, приподнял очки, но спустя миг громко зашипел и, приглушенно охая, кинулся в тень близлежащей бойлерной. В голове словно взорвался вулкан, извергающий жгучую лаву. Евгений крепко обхватил пульсирующие виски.

Случайные прохожие, ранние дворники и работники, бредущие от электричек, кидали равнодушные незамечающие взгляды на сгорбленную фигуру. За что? Почему никто не пытался помочь? Даже если никто не сумел бы.

Так же, а порой гораздо хуже, выглядели обычные люди, и к ним тоже никто не подходил. Многие пугливо прибавляли шаг, возможно, опасалась попасть в когти собственной совести. А так… не обернулся – не было. Иные просто не смотрели в его сторону, витая в своих измышлениях, считая их более важными, чем чья-то посредственная жизнь.

Евгений исподлобья следил за людьми, цепляясь за серый кирпич. И наблюдения размывали границу дозволенного: чудилось, что никто из них не заслуживает прощения за этот цинизм равнодушия. Канистры с кровью, еда. Хотелось отдать свою паршивую человечность на поругание воле зверя.

Вскоре Евгений немного пришел в себя и выпрямился. Он уже жадно выискивал жертву, когда послышался беззаботный ломкий басок:

– Здорова, Жека! Эй, не узнаешь, что ли, братан?

– Здрасте! Да… узнаю… конечно, – рассеянно ответил Евгений, словно выныривая из глубокого омута. Он рассматривал подошедшего юношу, одного из тех, кто считал его другом. Да каким другом… приятелем по распиванию пива за оградой школы.

– Ну ты че, как? Не видать тебя.

– Болею, – сдержанно отозвался Евгений.

– А тут чего шатаешься у свалки? На иглу, что ли, сел? Или набухался и от предков прячешься? Я от элки шел, а тут ты. Че-то странно… О, плащик модный, снова в готы подался? – Приятель не понимал, посмеиваясь собственным плоским шуткам и пересыпая речь нецензурными словами, как мех – нафталином. Он даже не представлял, в какой опасности находился.

– Да-да. Нет, не набухался. Я так… гулял. А ты на дачу ездил? Огород, что ли, копал? – кивал Евгений, почти не слушая. Примерно так и строилось большинство бесед с «друзьями». Что теперь, что раньше приходилось врать, иногда не совсем врать, просто изображать заинтересованность. Среди множества знакомых он не выделял именно друзей, свой и чужой в любой компании.

«Да ведь я… я сейчас наброшусь на него и выпью досуха, – с ужасом понял Евгений, когда красная муть заволокла глаза. – Так и будет. И плевать, что день. Пошло оно все… Пошли они все. Лучше в одиночестве, лучше сдыхать от голода, когда рядом некого есть».

И он побежал, кинулся прочь по скрипящему разбитому асфальту, оставляя приятеля в замешательстве:

– Э, Жека? Ты куда?

– Никакой я не Жека.

«Евгений… Евгений», – думал вампир и не знал, имеет ли право зваться своим человеческим именем. Ему всегда нравилось гордо величать себя в мыслях и перед друзьями Евгением, хотя для домашних он оставался неизменным Женькой, а для друзей Женьком или Жекой. Но ему не нравилось, он почти ненавидел эти небрежные сокращения, всегда чувствуя себя кем-то важным, рожденным для чего-то великого. Возможно, прекрасного.