Один из многих

В самом деле, человек - существо разумное и свободное, существо высшее по своей организации и потому имеющее полное право на жизнь, сообразную с его высшими потребностями, - это существо, вследствие какой-то страшной путаницы, должно ограничивать свои желания, уничтожать свои потребности! Природа его требует любви, и, кажется, не все ли прекрасное стоит любви, равно может быть ее предметом и источником. Нет! первые впечатления, первые наклеенные понятия ограничили взгляд человека, давай ему не вообще прекрасного, но такого прекрасного, какого он привык ожидать и желать по понятиям того кружка, в котором он живет. Мало этого. Он наконец встретил прекрасное, им самим избранное прекрасное, он наконец остановился перед избранной женщиной - и готов сказать ей слово любви, слово союза. И что же? ему - которого мысль в единое мгновение облетает бесконечное пространство ему говорят другие люди: "Она не пара тебе" или "Она не может быть твоею, ибо предназначена другому", - и пусть человек и женщина любят друг друга такою любовью, которая в состоянии уничтожить и их самих и все возможные отношения, - попробуй они поверить в силу этой любви!.. Нет силы, которую не уничтожили бы постоянные муки и расчетливые пытки, нет любви, которой не залили бы собственные, выдавленные слезы.

Севский сидел у стола, сжимая голову руками.

- Дмитрий Николаевич! - послышался из другой комнаты пронзительный и дребезжащий голос.

Севский не слыхал... он был слишком углублен в самого себя.

- Дмитрий Николаевич, а Дмитрий Николаевич, - снова раздался тот же голос, но гораздо повелительней и строже, - я вас зову.

И вслед за этим в растворившиеся двери показалась голова матери.

- Да что ты, оглох, что ли? - сказала она, подходя наконец к нему и грозно сверкая лихорадочными глазами.

Севский поднял голову; лицо его горело.

- Виноват, маменька, - прошептал он, - у меня голова болит.

- Голова болит! - вскричала мать, и что-то похожее на чувство сожаления блеснуло на ее лице. Она быстро приложила свою худую, костлявую руку к голове Севского.

- Да ты весь в жару, Митинька, - начала она... - Вот то-то, мой голубчик, по ночам-то рыскаешь до свету. Погубишь ты себя, совсем погубишь, Дмитрий Николаевич, и оставишь меня одну. Уж я и так мало радости-то на свете видела, а тут...

Она не договорила, слезы градом полились по морщинам ее бледного исхудалого лица.

- Маменька, - страдающим тоном сказал Дмитрий, - покрывая поцелуями ее руки, - да полноте, полноте, маменька.

- Не жалеешь ты меня, дружочек мой, - говорила она рыдая. - Вишь, продолжала она с сердцем, - голова-то так и горит. Где был вчера целую ночь, мой батюшка? Знаю, знаю, не вертись, не лги, грех перед матерью вертеться, мне дядюшка все сказывал, все.

И голос ее задрожал от гнева при последних словах.

- Знаю, где и вечера-то сидишь, Дмитрий Николаевич, - начала она опять, садясь на диване и утирая платком слезы. - Что ж, твоя воля, я тебя не удерживаю, погуби мать, погуби - я уж и так на свете мученица.

Севский молчал и тяжело дышал, как человек, у которого на груди лежит тяжелый камень.

Послышался звон колокольчика.

- Небось, к тебе несет нелегкая, - язвительно заметила мать. - Вот дожила до какого времени! И с сыном поговорить не дадут. Ну, что ж ты, вскричала она, приподнимаясь с гневом, - поди, принимай своих гостей.

- Г-н Званинцев, - доложила входя рыжая девка.

Севский побледнел.

- Это не ко мне, - сказал он с живостью, - я его не звал.

- Да я-то его звала, - отвечала мать насмешливо. - Конечно, уж не к тебе он приедет, к мальчишке...

- Маменька, маменька. Да не вы ли... - с нервною дрожью начал Севский.

- Что не я ли? Что не я ли? - сказала мать с возрастающим бешенством. Званинцев не твоим мерзавцам чета: я его не знала, так и говорила о нем прежде, что и он такой же. У меня смотри, - быстро закричала она, - выдь к нему.

Вся кровь бросилась в голову Севскому... он упал без чувств на кресла.

Когда он очнулся, перед ним стоял Званинцев с ласковою и грустною улыбкою.

- Вы больны, - начал он, взявши с состраданием его руку. Севский выдернул руку и прошептал: - Оставьте меня.

- Вы видите, - оказал Званинцев уныло, - ваше сопротивление тщетно, вы в моей власти, я вам говорил это, я вам это доказываю.

- Варвара Андреевна, - обратился он спокойно к вошедшей матери Севского, - ваш сын болен, пошлите за доктором...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мензбир быстрыми шагами ходил по желтой комнате. Его седые волосы поднялись, как щетина, ноздри раздулись от гнева и волнения, на лбу его показались морщины.

Лидия сидела у рояля, беспечно закинув голову за спинку стула и по временам перебирая клавиши рукою.

- Да тебе, что ли, я говорю или нет? - вскричал наконец Мензбир, судорожно сжимая кулаки и останавливаясь перед нею.

Лидия презрительно улыбнулась.

- Я вам сказала, - равнодушно отвечала она, - будет с вас.

- Лидка! - закричал Мензбир, ближе и ближе подступая к ней.