Один из лучших дней

Рассвет едва брезжит. Надо бы еще поспать, а сна нет, лезут в голову тревожные мысли. Что, если бы я однажды, как Владька, не пришла домой ночевать? Предположим, решила остаться у подруги или вообще заночевать в библиотеке, у нас там диванчик в читальном зале уютный. Например, осталась бы там после вечернего дежурства. Все равно же с утра опять идти в библиотеку. И еще бы телефон отключила, чтобы спать не мешали. Во бы паника поднялась! И тут же волной набегает оторопь: а ведь с Сильвией все именно так и случилось. Она просто не вернулась с работы домой, не отвечала на телефон. Наташа Смирнова, отыскав свой любовный роман, напоследок сказала, что вроде бы Сильвию убил наркоман. Она случайная жертва, просто попалась под руку. Наркоман сдал в ломбард ее колечко с изумрудом – редкое, старинной работы, тут его и взяли. Видно, до ручки дошел этот наркоман, если кольцо с трупа открыто сдал в ломбард. Но что, в конце концов, на пустыре за железной дорогой делала Сильвия? Она ведь живет на другом конце города. Что-то в этом изначально не так.

* * *

Сегодня Маринки нет. А лысый завхоз опять возится с краном, попутно поругивая левую резьбу и саму жизнь: «Вам бы, Тереза Казимировна, голову вот так же сорвать». Отсвет лампочки играет на его голой макушке, как на рыцарском шлеме. По-моему, эти его слова звучат жестоко, но Казимировна все равно не внемлет. Присев на краю кровати, она просит меня-Инну купить ей голубые носки. А Софья Лазаревна просит измерить ей давление, потому что сомневается, принимать ли амлодипин. Мне хочется сказать, что прошлый раз Маринка амлодипин отменила, но я не хочу встревать. Я же не врач, в конце концов, а библиотекарь, поэтому давление мерить тоже не буду, а только занесу в формуляр Софьи Лазаревны новые книжки.

– А вы знаете, сколько слов было в лексиконе Пушкина? – забыв про давление, спрашивает Софья Лазаревна лысого завхоза. – Двадцать четыре тысячи. Это непревзойденный рекорд активного словаря всех времен.

Завхоз кивает, не отрываясь от крана, и мне думается мимоходом, что он, очевидно, все-таки очень спокойный, выдержанный человек. Лампочка подрагивает на его макушке в такт движениям разводного ключа. Вообще люблю смотреть, как мужчины занимаются починкой. Потому что сразу виден результат: вот ведь казалось, что все окончательно развалилось, и вдруг приходит он с инструментом, уверенный в победе над злом, и действительно побеждает хаос, и все опять работает, и снова хочется жить!

На тумбочке рядом с мандаринами и вазочкой с печеньем лежит вырванный из блокнота листок, на котором написано полудетским округлым почерком: «Сантехники 78–78–75». Такой почерк весьма удивителен для завхоза, тем более обладателя обширной лысины – почему для меня эти вещи несоединимы. И я, пожалуй, слишком пристально засматриваюсь на него.

– В следующий раз принеси мне «Графа Монте-Кристо», – обращается ко мне Софья Лазаревна. – Я в прежние годы относилась к подобной литературе с легким презрением, думала, ее только мальчишкам читать. Да лучше бы, кстати, Пушкина читали, «Капитанскую дочку», например. Это ж какая проза, легкий, летящий слог! А на днях посмотрела сериал, в котором играет Депардье. Эффектный мужчина, несмотря на брутальную внешность.

– Емельяна Пугачева играет? – спрашиваю я с немалым удивлением.

– Нет, я про Монте-Кристо говорю. Он еще…

– Ну вот, готово, – завхоз бесцеремонно обрывает ее.

Голос у него приглушенный и почти бесцветный.

Впрочем, не больно-то он щедр на слова.

– Инна! – неожиданно громко восклицает Казимировна. – У меня в чемодане отрез крепдешина, я забыла подарить тебе его на день рождения. Сшей себе нарядное платье! Ты же одета, как продавщица!

А разве продавщицы одеваются как-то особенно?

Но я коротко отвечаю: «Да», стараясь просто Казимировне не перечить. И когда завхоз покидает комнату не простившись, просто уходит, что немного даже странно, Софья Лазаревна провожает его долгим взглядом, и в этот момент мне отчего-то думается, что голая макушка выглядит неприлично, как нечто, что должно быть прикрыто, а не выставлено на общее обозрение. Софья Лазаревна неожиданно говорит:

– Я же его мальчиком помню. Кудрявый такой, в нашей школе учился, и мама его у нас работала, Нина Николаевна. После уроков Мишенька все в школе сидел, маму ждал, и даже обедал в школе.

Значит, все-таки учительница! Я пробую представить Мишеньку маленьким, с шевелюрой, но как-то не получается. Казимировна вновь заводит песню про голубые носки. Она раскачивается на своей кровати вперед-назад, прикрыв глаза, будто читая мантру, и от ее нудного бормотания все вокруг представляется чрезвычайно абсурдным – эта выдача книг старушкам, засохшие мандарины, спитые пакетики чая на блюдечке, валериана на ночь, крепдешиновое платье, Пушкин, Депардье и голубые носки.

– Человеку надо дать то, что он просит, – тихо произносит Софья Лазаревна. – Зачем-то ведь ей нужны эти носки.

– То есть вы хотите, чтобы я в следующий раз принесла ей эти носки?

Учителя любят изъясняться намеками, главное – правильно их понять.