Один из леса

Они выглядели как тусклые светящиеся пятна. Ползали за той границей, где начинался Лес, клубились, меняя очертания. Иногда превращались во что-то знакомое, вроде силуэтов зверей или людей с очень длинными тонкими конечностями, без голов и ступней. Но чаще всего это были просто расплывчатые амебы, живущие своей странной жизнью среди лесных просторов, где не ступала нога человека.

Интересно, может я просто сумасшедший?

Иногда существа – я называл их мерцающими— подползали близко к границе, скапливаясь в одном месте, привлеченные непонятно чем. Может, запахом? Запахом человеческой мысли? Может они чуяли меня, понимали, что я вижу их? А может никаких мерцающих нет, все это только мой бред? Что, если я просто больной на голову псих, которому надо лечиться, да негде!

Эта мысль пугала больше всего.

Несколько минут я сидел неподвижно, с закрытыми глазами глядя на мерцающих. Множество их собралось у границы Леса, они ворочались, слипшись в рыхлую световую массу. Еще я слышал тихий шепот — непонятный, глухой.

Потом они стали отползать, бледнея, растворяясь в безграничном мраке Леса, и вскоре исчезли. Померкла неровная светящаяся граница, стало совсем темно.

Раскрыв глаза, я выпрямился. Помассировал виски. Немного кружилась голова, в ногах была слабость. Интересно, когда-нибудь я попаду в Лес? Там не выживают, говорят, лишь некоторые люди из поселения Край могут находиться в нем. Краевцы вообще чудной народ. Еще говорят: есть особые настойки, выпьешь такую – и можешь какое-то время гулять по Лесу, не опасаясь его реакции, взрыва спор из ульев, атаки зверья, Шторма или другой напасти, которую он способен наслать. Только кто их готовит, те настойки? Лично я не видел ни одного такого умельца.

Хорошо иметь свою большую тайну, нечто, отличающее тебя от других людей. Но плохо, когда эта тайна пугает тебя самого. Когда абсолютно не можешь понять, что всё это значит. Я просто не знал, что делать с приступами мерцания.

Руки дрожали. Спустившись по лестнице, я постоял, привалившись лбом к стене диспетчерской, а затем пошел обратно в Шатер, но не знакомым путем, а в обход.

Было уже совсем поздно – то есть так поздно, что скоро станет очень рано. Обогнув заведение Сигизмунда, я вошел внутрь. Увидел, как у стойки Борзой держит за локоть Ксюху, и поспешил к ним через зал, натягивая перчатки. Кинул взгляд на стол, который кочевник занял с двумя дружками – тех уже не было. Ушли спать или допивать в свой лагерь, а он, значит, решил нагнуть таки девчонку…

В зале оставалось меньше десятка байкеров, и большинство едва держалось на ногах. Сига не видно. Борька за стойкой протирал стаканы, молодой Игорь снимал вертел с очага, где дотлевали угли.

Борзой крепко держал Ксюху, не давая высвободиться. Я остановился за его спиной.

— Хватит ломаться уже, – говорил кочевник, – надоело тебя уговаривать. Ну, пошли!

Он грубо ухватил ее за плечо, потянул… а я грубо ухватил его за свисающий на спину «хвост». И тоже потянул: резко книзу, откинув голову назад, потом – вбок, разворачивая к себе. Он крякнул от боли и попытался в повороте врезать мне локтем. Я отступил. Теперь мы стояли лицами друг к другу, боком к стойке. За ней Борька вылупил на нас глаза.

— Ты… а, вышибала! – прохрипел Борзой. — Охренел, быдло тупорылое?! Я тебе уши отрежу!

— Семь, — сказал я, окидывая взглядом его ярко–красную рубаху, штаны с бахромой, шейный платок, золотой браслет на запястье.

— Чего?!

Я пояснил:

— Сначала думал – десять. А теперь вижу — нет, семь.

— Блин, ты че несешь?!

Левой он потянул из кармана нож. Я понял, что бить им Борзой не собирается, по крайней мере, прямо сейчас. Обманный маневр, чтобы отвлечь внимание от правой руки – которая в это время сжала глиняную кружку на стойке. Ту самую, из которой пил я. Ею бандит собрался сбоку вмазать мне по голове. Он даже двинул локтем руки, которой держал нож, чтобы еще сильнее сбить меня с толку. И в тот же миг ударил кружкой.

Раз! – я упал. Нет, не в прямом смысле, просто расслабил и подогнул ноги, будто провалился вниз, мгновенно присев на корточки, правая рука вытянулась вперед – и стальные шипы перчатки вломились в коленную чашечку Борзого. В это время кружка пронеслась над моей головой.

Два! – левая рука наискось вверх, второй удар – шипами по локтю – Борзой вскрикивает, до него только сейчас доходит, что он получил уже два… нет – три! – очень болезненных удара. Я выпрямляюсь, нога взлетает, колено прижато к диафрагме, распрямляется – и подкованный каблук врезается в бедро – четыре! — сбоку, поскольку в результате собственного замаха Борзой развернулся вполоборота ко мне. Пять! – он грудой костей падает на пол — шесть! — наклонившись, выдергиваю нож из его кармана, отщелкиваю клинок, приставляю к горлу и говорю, внимательно глядя в глаза:

— Семь. И у тебя десять секунд, чтобы свалить. Потом зарежу.

Выпрямляюсь, слегка морщась от проснувшейся боли в ноге. Всё.