Один

Она улыбнулась старому прозвищу: "Нет", — сказала она с небольшим, влажным смешком: "Нет, конечно, нет, но они должны работать по расписанию и тому подобное, и если они говорят, что ты должна работать, ты не можешь отказаться".

Ее мать замолчала, и они сидели в тишине вместе, хотя их разделяло шесть тысяч семьсот миль. Наконец ее мать сказала: "Я твоя мать, милая. Ты уверена, что рассказываешь мне все?".

Марион исказила лицо и сильно укусила себя за палец. Она боролась с дыханием, сделала глубокий, дрожащий вдох и сказала: "Конечно, мама".

"Тогда почему ты плачешь, Ронни? Слушай, если у тебя проблемы, если есть какие-то проблемы, мы с папой здесь, чтобы помочь. Почему бы тебе просто не сказать мне…?"

"Честно, мама. Нет никаких проблем". Она заставила себя говорить бодро: "Просто, ты знаешь, каково это на новой работе. Ты застреваешь на всех работах, которые никто не хочет делать, на всех сверхурочных, которые никто не хочет делать. Хотя в долгосрочной перспективе это будет здорово для моего резюме, мама. Я имею в виду, китайское посольство! Я смогу найти отличную работу, когда вернусь домой, с таким опытом". Ее мать вздохнула. Марион быстро сказала: "Слушай, я лучше пойду. Мне нужно возвращаться на работу. Я позвоню тебе позже или завтра".

"Поговори с ними на работе, ладно, дорогая? У тебя должен быть начальник или что-то в этом роде. Скажи ему, что твоя семья хочет тебя видеть".

"Я сделаю это, мама, обещаю. Я люблю тебя".

"Я тоже тебя люблю, Ронни. Оставайся в безопасности, дорогая".

Она повесила трубку, и внезапно наступила огромная, всеобъемлющая тишина. Внутри бара две женщины кричали, как смеющиеся попугаи, потом проехал двухтактный мотоцикл со снятым глушителем, заставив птиц на деревьях взлететь. Четверо худых детей в шортах забыли свой синий мяч и начали бить и пинать друг друга, крича на тагальском языке. Но все это не нарушало огромной тишины, которая повисла вокруг Марион после того, как умолк голос ее матери.

Она сидела несколько минут, глядя на два пластиковых пакета с продуктами, которые лежали на полу рядом с ее стулом. Если она будет осторожна, они доживут до конца недели, но ей будет трудно заплатить за квартиру за май.

Она достала из кармана мобильный телефон и уставилась на экран. Он не показывал ничего нового, не давал никакой надежды. Она обратилась к адресной книге и нашла Эда. Он сказал ей никогда не звонить ему, но он не оставлял ей выбора, и она смотрела, как ее палец, словно чужой, навис над его номером, а затем нажал кнопку вызова. Звонок прозвенел шесть раз, и она уже собиралась повесить трубку, когда на линии раздался его голос.

"Я думал, что просил тебя никогда не звонить мне".

"Эд, я не могу так больше продолжать. Я только что разговаривала с мамой…"

"Пожалуйста! Пощади меня! Мы так не ведем дела. Ты понимаешь, насколько это рискованно?"

"Нет, Эд, ты должен выслушать меня".

"Прекрати использовать мое имя! Ты с ума сошла?"

"У меня почти нет еды на неделю, и я не смогу заплатить за квартиру. Ты сказал, что собираешься заплатить мне!"

"Марион! Прекрати немедленно!"

Ее голос стал пронзительным: "Так что же мне делать? Как я должна питаться? Где я должна жить?"

"Заткнись!" Она замолчала: "Ты сама виновата, — продолжал он, — что изначально попала в такую ситуацию".

"Я знаю, Эд, но я не могу идти по улицам. Я умру в течение недели. Моя мама уже говорит о том, чтобы приехать сюда и забрать меня домой. Ты должен мне помочь".

"Хорошо. Мы должны уйти с линии. Слушай, мы встретимся. Во вторник, встречаемся в одиннадцать тридцать в Национальном музее, в галерее номер один, знаешь такую? Религиозное искусство семнадцатого-девятнадцатого веков. Когда увидишь меня, сделай вид, что ты меня не знаешь. Остановитесь и полюбуйтесь одним из святых. Если мы будем поняты, я случайно остановлюсь рядом с тобой, и мы обсудим статую или картину. Это понятно?"

" Ты думаешь, что сможешь мне помочь?".

"Да, но ты не должна мне больше звонить. Ты даже не представляешь, насколько это опасно".

"Хорошо, я не буду, но ты не должен меня бросать".

Он повесил трубку, и она снова осталась в этой пронизывающей, всепроникающей тишине.

Она допила колу и поняла, что ее руки слегка дрожат. Она была близка к панике, но сказала себе, что Эд справится. Он все уладит. Он не оставит ее на произвол судьбы. Он позаботится о том, чтобы с ней все было в порядке. Кроме всего прочего, она была нужна ему. Ему нужна была ее память.

Она поднялась и прошла триста ярдов по Сан-Рафаэлю и Санта-Ане до Сан-Хоакина, чувствуя, как тревога закручивается в ее нутре и вызывает тошноту. Она повернула налево и короткими шагами направилась к детской поликлинике и обилию деревьев, которые частично скрывали разрушающийся многоквартирный дом напротив ее квартиры. С каждым шагом ей все больше казалось, что она входит в тюрьму. Куда бы она ни посмотрела, везде видела выкрашенные в белый цвет железные решетки: на окнах, на дверях, на террасах и балконах. В каждом доме, мимо которого она проходила, ей казалось, что дверь сделана из крашеной, облупившейся стали.