Один

Волны все так же вспенивались у левого и правого мысов, и вдали, у самого горизонта, чуть синела какая-то штука — то ли облако, то ли другой остров.

А ведь меня, наверное, вовсю ищут…

Я представил себе, как проснулся в каюте отец, окликнул меня, а я не ответил. Он подумал, конечно, что я на палубе. Я всегда крутился около лаборантов, помогал им поднимать из-за бортов заброшенные на ночь сетки вроде огромных сачков и вытряхивать их в ящики. Чего только не попадалось в эти сетки!

Маленькие кальмары с пучком щупалец на голове и с плоским хвостом, похожим на наконечник копья. Креветки с длиннющими усами и маленькими клешнями, которыми они часто-часто щелкали. Водоросли, в которых копошились морские блохи. Один раз подняли даже осьминога. Он выкатился на палубу как мяч, распластал на досках щупальца, а потом быстро подобрал их под себя и поднялся на них, как на ногах. Прямо уэллсовский марсианин! Один из лаборантов поддел его сачком и выбросил в море: «Иди и не попадайся больше!»

Конечно, отец подумал, что я с лаборантами. Но когда не увидел меня на палубе, тоже не стал беспокоиться. Я мог находиться в машинном отделении. Механик Федор Иванович пускал меня к дизелю, и я любил смотреть, как работает машина, занимающая чуть ли не третью часть катера. У дизельного поста был расположен репетир — круглый циферблат, на котором вместо цифр написаны слова: «Стоп», «Малый вперед», «Средний», «Полный», «Самый полный вперед», «Малый назад» и так до «Самого полного назад». Наверху, в ходовой рубке, тоже находился такой же циферблат. Только назывался он там не репетиром, а машинным телеграфом. Капитан катера передвигал ручкой стрелку на нужную команду, например на «Средний вперед». Внизу, в машине, на репетире стрелка тоже перескакивала на «Средний вперед», дребезжал электрический звонок, и Федор Иванович прибавлял обороты машине. Я мог смотреть, как работает Федор Иванович, хоть целый день.

Не увидев меня на палубе, отец, конечно, спустился в машину.

А меня и в машине не оказалось.

И тут я снова пережил то, что случилось.

Я проснулся оттого, что стоял на голове.

Макушку ломило от удара о переборку. Одеяло сползло на грудь, закрыло лицо душными шерстяными складками. Я отбросил его, и оно полетело к двери. В следующий момент я встал на ноги, упираясь пятками в дверную переборку. И не успел еще ничего сообразить, как снова стоял на голове.

Катер крутило на волнах, валяло с борта на борт, как бочку.

Вцепившись левой рукой в ограждение койки, я правой отдернул шторку иллюминатора, чтобы посмотреть, что творится на море, но ничего не увидел. За толстым круглым стеклом летела желто-зеленая мгла, прерываемая струями пены.

Снова ноги полетели вниз, и в то же время меня крепко прижало к стене каюты. В животе начало тошнотно сжиматься.

Я взглянул на отца.

Он храпел как ни в чем не бывало, совершенно не замечая качки! Только борода и растрепанные волосы торчали из-под простыни…

Я скатился с койки на пол и, ползая на четвереньках по полу, начал собирать свою разлетевшуюся в разные сторону одежду. Кеды как живые летали от двери к столику и обратно. Один я поймал сразу, но другой долго не давался, и я сильно навернулся головой о привинченный к полу около столика стул, прежде чем схватил его в руки. Сидя на коврике на полу, поминутно падая на бок, цепляясь то за стул, то за бортик койки, я оделся.

Я решил не будить отца, просто выглянуть на минутку на палубу и снова вернуться в каюту.

С трудом пробрался по коридору к маленькому салону, где наши ихтиологи собирались по вечерам, разговаривали и курили. В салоне никого не было. Круглые хромированные часы над дверью показывали без десяти шесть. На четвереньках я подполз к двери на палубу, с трудом отворил ее и сразу увидел небо. Оно было чисто-голубое — ни единого облачка. Почему же тогда так качает?

Я выскочил на палубу и вцепился в поручень надстройки.

Катер опять начало заваливать на левый борт. За спиной гулко захлопнулась дверь.

На палубе тоже никого не было. В ходовой рубке стоял рулевой. Я увидел его плечи и спину через стекло. Мы шли полным ходом, огибая какую-то землю. Море волновалось так, что моментами все скрывалось от глаз за водяными буграми. Иногда нос «Буруна» так зарывался в волну, что лебедка у форпика скрывалась в пенном водовороте. Потом он снова взлетал вверх, по палубе неслись кружева пены, упруго ударял в лицо ветер и все тело катера вздрагивало, как натянутая струна.

Наш курс лежал на юг, к бухте, где находилась станция. Программу исследований закончили еще вчера, и я знал, что все будут спать до девяти, до самого завтрака. Я силился разглядеть, кто стоит у руля.

Мне показалось, что это сам капитан, Владислав Евгеньевич. Он относился ко мне дружески-снисходительно и во время своей вахты позволял заходить в рубку и разглядывать лоцманские альбомы, своды сигналов и курсовые карты.

Сейчас я спрошу, где мы находимся.