Один

Вечером сварил наконец суп в кружке и, подсолив его морской водой, попробовал. Он слегка горчил, но, честное слово, был ничем не хуже того, который мы варили с отцом из сушеных белых. Одной кружкой я не наелся и сварил еще три.

Теперь у меня имелся запас продуктов и несколько дней можно было не беспокоиться о еде.

Конечно, я знал, что через несколько дней грузди тоже надоедят мне до тошноты, как саранки. Почему-то не надоедали только мидии. Их я мог съесть сколько угодно, и каждый раз они имели новый вкус.

На перетаскивание досок к источнику ушло два дня. Труднее всего оказался не каменистый участок берега, а то место, где росли трава и кусты. Поэтому я поднял доски сначала до склона сопки, до высоты, где начиналась крутизна, а потом уже кувыркался среди шиповника и скрытых в траве камней.

Вечером, подтянув все доски к месту, где я строил стены, я умывался в бочажке. И только тут увидел, что, когда взлабамученная вода успокоилась, в озерце очень ясно отразились небо, край каменной плиты и деревья, растущие поблизости. Я наклонился над водой и увидел свое лицо.

С момента когда меня выбросило на берег, мне не приходилось видеть себя. Некогда было, да и не во что смотреться. Я только на ощупь понимал, что волосы у меня отросли до плеч, тело стало худым и жилистым, а на ногах появились десятки ссадин, некоторые из которых подживали, а некоторые даже гноились.

А тут из глубины воды на меня глянуло худое лицо с очень большими глазами, провалившимися щеками и острым треугольным подбородком. Волосы висели слипшимися прядями, как у девчонок после купания. На выступах скул чернели царапины и какие-то струпья. Я поднял руку, чтобы отбросить мешавшие космы, и увидел, какими тонкими и длинными стали пальцы, а у запястья рука была похожа на сухой сучок.

Долго всматривался я в свое отражение, поворачивая голову то вправо, то влево и вспоминая, как я выглядел дома. Но ничего не вспомнил, кроме круглого мальчишеского лица и гладкой, короткой прически. Теперь же я стал похож не на мальчишку, а на взрослого первобытного охотника, и, если бы не джинсовый костюм, а шкура на плечах, меня можно было бы фотографировать для учебника древнейшей истории.

Провозившись пять дней с камнями и досками, я решил, что один день можно сделать свободным.

По моему календарю это был сороковой.

Может быть, пойти на охоту на Форштевень? Или поискать мангыр и саранки? Или пойти и попробовать воду и, если она не такая холодная, надергать мидий, которых я давно уже не ел?

Но охота после двух неудачных попыток меня не привлекала. Не хотелось убивать день впустую.

И тут я вспомнил про нижние каюты в катере, про трюм и машинное отделение. Что, если попробовать открыть эти проклятые двери? А вдруг я найду там топор, и посуду, и какие-нибудь очень нужные мне вещи? Хотя катер не ходил, наверное, уже много лет, все же какое-нибудь барахло, брошенное командой, на нем могло остаться.

Утром я встал с этой мыслью и, выпив кружку похлебки из грибов, взял кирку и подошел к двери, ведущей вниз, в каюты. Обойма двери была сильно перекошена, и сама дверь погнулась и одним углом западала внутрь. Ручки на двери не было, правый нижний угол от изгиба слегка выпятился наружу. Я знал, что на кораблях двери всегда открываются внутрь, и подумал, что если бы удалось загнуть этот угол за кромку порожка, то она, наверное, открылась бы. Стукнув по металлу двери киркой, я понял, что здесь нужна добрая кувалда, а не моя хиленькая скоба.

Спустившись на берег, я нашел три тяжелых булыжника и, отдохнув, принялся колотить по углу. Сначала ничего не получалось. На железе оставались небольшие вмятины с белыми следами камня, а дверь сидела в своей обойме как влитая. Поколотив минут пятнадцать, я делал перерыв, потом снова принимался за дело. Медленно, очень медленно угол в конце концов начал прогибаться. Через час я совершенно выдохся. Руки дрожали, рубашка стала мокрой от пота. Но между верхним обрезом двери и притолокой образовалась щель. Засадив в нее острие кирки, я нажал, однако дверь не подалась ни на миллиметр.

Я схватил самый большой из моих камней и ухнул им в середину створки. Нижний угол перескочил через порожек, щель стала еще шире. Но тут в голове у меня вдруг зазвенело, берег и сопка сдвинулись в сторону и стали серыми и нечеткими, я не удержался на ногах и упал на колено, а потом лег на палубу.

Никогда еще со мной не было такого.

Меня обдало потом, и я вдруг стал вялым и безразличным ко всему. В голове шумело, воздуха не хватало, слегка поташнивало. Я закрыл глаза и отключился от катера, моря и солнца. Несколько минут я лежал так, не думая ни о чем, только ощущая под своей щекой ржавую поверхность палубы. Потом туман в глазах начал таять, дыхание пришло в норму, руки перестали дрожать. Я сел, пошире расставив ноги и положив голову на сложенные на коленях руки. Не знаю, сколько я так отдыхал. Наконец почувствовал себя лучше, поднялся на ноги и подошел к двери.

Наверное, это получилось от голода: последние дни я доедал свой запас саранок и пил суп из груздей — больше у меня ничего не было.