Один

А потом мы как-то выползли на совершенно разбитую окружную дорогу, по которой лет десять, кроме заблудившихся дальнобоев, никто не ездил, и понеслись на запад, испытывая машины на прочность и отрываясь от преследователей. Две длиннолапые твари, которых мы позже назвали мангусами, упорно не хотели нас отпускать, но в конце концов отстали и они.

Когда мы въехали в пригород, за нами никто не гнался.

Местечко Ухарово, где у Минтая был дом, находилось совсем уже рядом.

* * *

То, что Таня неважно себя чувствует, я заметил еще в машине. Поначалу я все списал на шок от увиденного и пережитого, ведь Оля выглядела немногим лучше.

Но, пробираясь по тесным улочкам Ухарова, я вдруг расслышал, как хрипло и гулко, будто в бочку, кашляет Таня. Она кашляла уже давно – всю дорогу. Но я только сейчас обратил на это внимание. И уже не мог переключить свои мысли на что-то другое.

Таня кашляла, чихала, хлюпала носом. Дрожащей рукой она вытирала со лба испарину. Взгляд ее был затуманен.

Мне вспомнился Карп…

Следуя за Димкиной «Маздой», я повернул налево, съезжая с асфальта на гравий. Заборы сразу стали пониже и поскромнее; особняки и коттеджи, хаотично разбросанные по разномастным участкам, сменились тесными рядами изб и щитовых домиков. Вычурные новострои встречались и здесь, но они придерживались единого порядка – из общей линии сильно не выбивались, башенками и каминными трубами высоко не поднимались. Тут еще кое-где лежал снег – под кустами, у заборов, за гаражами и сараями. На проводах и деревьях, на коньках крыш сидели птицы: грачи, галки и вороны. Мне казалось даже, что здесь по-деревенски пахнет навозом и весенней прелой землей, но это был, конечно же, обман чувств – мы все еще находились в городе, и даже не на самой его окраине.

«Мазда», моргнув поворотником, съехала к обочине. Встала у зеленого забора, практически прижавшись к нему боком, уткнувшись помятым, поломанным бампером в куст ирги, похожий на разваливающийся веник-голик. Я проехал чуть вперед, остановился за калиткой и не стал так сильно жаться к забору – вряд ли моя машина могла кому-то помешать.

Мы были настороже, выбираясь из автомобилей, но нападения все же не ждали. Ни один обращенный не встретился нам, когда мы катились по зловеще тихим улочкам. И в этом не было ничего удивительного. Каждый участок был отделен от соседних высоким (выше человеческого роста) забором. Люди здесь жили, как звери в зоопарке – всяк в своей клетке, в своем вольере. Тот, кто был победнее, строил загородку из горбыля. Кому хотелось красоты, копил деньги на профнастил или струганые доски. А хозяева особняков и коттеджей огораживались кирпичом и бетоном, словно замуровывали себя в своих не таких уж и великих владениях.

Глухие высокие заборы, калитки и ворота, запертые изнутри, – это первое, что отличает коттеджный поселок от настоящей деревни. И в этом плане дом Минтая из окружения не выделялся – через стальные листы забора не то что зомби, Джекки Чан не перебрался бы. Крашеная калитка с намертво приваренным почтовым ящиком была под стать изгороди – такая же ядовито-зеленая, тяжелая, высокая, двумя замками оборудованная, не считая могучей задвижки на внутренней стороне. Минтай долго гремел ключами: один из замков не поддавался. Мы топтались рядом, сопели, порывались как-нибудь помочь – нам всем не терпелось попасть в дом. Только Димка держался в стороне, присматривая за дорогой и соседними участками.

Он последним ушел с улицы. Уже тогда Димка чувствовал неладное – позже он признался нам в этом. Он только не мог понять, что именно его тревожит – потому и не стал беспокоить нас.

Глупо переживать из-за каких-то неясных предчувствий, когда мир людей обернулся миром чудовищ, – так решил Димка.

Нам потребовалось немалое пережить, чтобы понять ошибочность и порочность этого утверждения. В деле выживания мелочей не бывает. И то, что я теперь называю шепотом подсознания, а Димка называл нутряным чутьем, порой оказывается полезнее и вернее всех прочих чувств.

– Ты уверен, что в доме никого нет? – Димка ограничился этой фразой, чтобы успокоить свое «нутряное чутье».

– Уверен, – ответил Минтай. – Я живу один.

Такая аргументация показалась мне сомнительной, но я смолчал, решив про себя, что буду держаться настороже. Кажется, потихоньку я начинал привыкать к новой жизни.

Двухэтажный дом Минтая смотрелся неуместно ярко и празднично. Выкрашенный в желтое и коричневое, с красной трубой на рыжей псевдочерепичной крыше, с черным кованым флюгером, который, кажется, всегда показывал на юг, – такому домику самое место на рекламном плакате или заграничной открытке. И совсем не верилось, что в одной из комнат этого теремка то ли повесился, то ли застрелился кто-то из прежних хозяев.

– Сосед твой где живет? – спросил Димка, едва оказавшись на внутреннем дворе.