Одежды Кайана

Вся тюрьма была подземной. День за днем сознание Педера погружалось в мир серых камер, серых галерей, запах мужчин (он слышал, что где-то были женские секции), серых фабрик и мастерских, и охранников в черной униформе. Особенно ненавидел он тюремную робу — серую, мешковатую, унизительную. Он весь ссохся, потеряв костюм Фрашонарда, кожа его покрывалась пупырышками от одного прикосновения к грубой толстой ткани новой одежды. Он жил, двигался, работал в нескончаемом кошмаре.

Один или два раза во время бесконечных переходов по галереям он заметил Реалто Маста, которого привезли в одной партии с ним, но желания отыскать старого знакомого Педер не испытывал. Единственное, чего ему хотелось, это забыться в углу и потихоньку умирать, день за днем.

Поэтому особого удовольствия он не испытал, когда однажды вечером во время часа бесед, когда Педер сидел в камере, не обращая внимания на гомон заключенных из других камер, какая-то фигура возникла в открытом дверном проеме. Это был Реалто Маст. В серой мешковатой робе и с подстриженными волосами Реалто выглядел куда менее внушительно, чем раньше. Педер отвернулся и угрюмо ссутулился, стараясь всем своим видом показать, что не желает иметь ничего общего с бывшим сообщником. Но Маст, нимало не смутившись, вошел в камеру, нарушая покой маленького помещения, где только и мог остаться наедине с собой Педер.

— Привет, Педер, как ты поживаешь? — сказал он. Веселый тон совершенно не подходил к обстоятельствам, в которых они оказались. —Сколько тебе дали, какой срок?

— Что ты делаешь на нашем этаже? — проворчал Педер.

— Меня пока перевели на вашу галерею, в самый конец. Здесь людей часто перетасовывают с места на место, чтобы они не создавали постоянные связи между собой, понимаешь? Так что давай не будем ссориться. Возможно, нам скоро не придется видеть друг друга.

— Отлично, — сказал Педер упрямо, с обвинением в голосе. — Ты на меня донес.

— Почему ты так уверен? — тихо, немного виновато, спросил Маст. — Это мог быть Граун.

— Это был он?

— Собственно говоря, это был в самом деле я. Но у меня есть оправдание, Педер. Понимаешь, я сделал это ради бедняги Грауна. Я бы тебя не выдал, но они угрожали пытками вытащить все у Грауна, беззащитного старика. Поэтому я проговорился, чтобы его не мучили. С твоей точки зрения, впрочем, это никакой разницы не составляет, правильно?

Маст теперь переключился на тон откровенный, товарищеский, тот самый тон, которому Педер уже никогда бы не стал доверять.

— Какой удивительный альтруизм! — фыркнул Педер. — Но я не сомневаюсь, что свою положенную плату ты потребовать не забыл?

— Ну, не знаю. Лучше всех сейчас Грауну. Он получил только пять лет. Я убедил суд, что его участие в деле было минимальным. Они понимали, что он слишком туп, чтобы быть зачинщиком. Вот только плохо, что меня не будет рядом, когда его освободят, некому будет присмотреть за беднягой. Не знаю, что с ним будет, он совершенно безнадежен.

— О, да, ты мастер заботиться о ближних своих, я-то знаю.

Маст, казалось, был искренне расстроен и разочарован поведением Педера. Он горько улыбнулся:

— Ну-ну, брось! Обстоятельства в самом деле иногда выходят из-под контроля. Риск пропорционален награде, и так далее.

Но Педер уже знал повадки Маста и поэтому был непоколебим.

Маст что-то задумчиво напевал про себя, глядя на площадку галереи, где другие заключенные играли самодельными картами. Он сделал еще несколько замечаний, на которые Педер не дал ответа, храня отчужденное молчание, и немного спустя Маст удалился.

А Педер еще глубже замкнулся в себе, пытаясь умертвить всякие мысли и чувства.

Несколько ночей спустя его разбудило гудение дверного замка. Он поднял голову. Камера была погружена в полную тишину и темноту, а инфракрасная лампочка, позволявшая охранникам осматривать камеру сквозь спецчувствительный смотровой глазок, давала невидимый для Педера свет. Но сквозь очертания двери в камеру просачивался обычный желтоватый свет с площадки. Дверь открылась. Педер увидел, как некто вошел в его камеру. Загорелся внутренний свет. Перед ним стоял тюремщик, хотя Педер узнал его только потому, что ему было знакомо его лицо. На тюремщике больше не было обычной черной саржевой униформы. Вместо униформы на нем был проссимовый костюм Фрашонарда. Ужас, шок, ледяная дрожь возбуждения пронизали Педера. Он прижался к стене, полный ужаса и волнующих предчувствий. Глаза тюремщика были стеклянные, невидящие. Не говоря ни слова, он снял костюм, аккуратно сложил его на койке Педера. Потом он согнулся вдвое и рухнул на пол, словно пустая оболочка.

Как костюм нашел путь в его камеру — это было слишком сложно, чтобы Педер думал сейчас об этом. Но теперь он знал, приняв этот факт с животной покорностью, что от костюма он уже никогда не освободится. Соскользнув с койки, он ловко освободился от ненавистной тюремной робы, вытащил из ящичка белье — на миг он заколебался при мысли о том, что проссиму придется войти в контакт с грубой, некрасиво выкроенной одеждой. Потом он натянул костюм.