Одетта (Odette)

К мысли о самоубийстве ее привела логика, самой ей этого не хотелось. Ее коже мечталось о горячей пенной воде, язык грезил о дыньке и остатках ветчины, дожидавшихся на кухне. Проведя рукой по ноге безукоризненной формы, она распустила волосы, ощутив их шелковистую силу. Эме открыла кран и бросила в ванну шипучий шарик с запахом эвкалипта.

Что же ей остается? Пытаться выжить? Умереть?

Консьержка позвонила в дверь:

– Мадам Фавар, скажите, не сдадите ли вы вашу гостевую?

– У меня такой нет.

– Есть, та комнатушка с видом на стадион.

– У меня там швейная машинка и гладильная доска.

– Так поставьте туда кровать, и сможете сдавать студенткам. Университет здесь недалеко, постоянно кто-то спрашивает, не сдаются ли здесь комнаты… А у вас появится возможность дотянуть до конца месяца, пока не найдете работу, конечно.

Погрузившись в ванну, взволнованная Эме сочла своим долгом возблагодарить Господа, в которого не верила, за то, что тот решил ее проблему.

Следующие десять лет она сдавала гостевую комнату студенткам, учившимся в университете по соседству. Этот доход дополнял ее пособие и позволял дотянуть до выхода на пенсию. Она стала считать сдачу комнаты своей профессией и отбирала съемщиков столь тщательно, что могла бы написать шесть заповедей квартирной хозяйки:

1. Требовать оплату на месяц вперед и иметь точные и проверенные координаты родителей.

2. До последнего дня вести себя со съемщицей как хозяйка, терпящая незваную гостью.

3. Предпочитать старших сестер младшим: они покладистее.

4. Предпочитать мелкую буржуазию крупной: эти девушки чистоплотнее и не так наглы.

5. Никогда не выслушивать их рассказы о частной жизни, иначе они начнут приводить сюда кавалеров.

6. Предпочитать европейским девушкам азиаток: они более вежливы, незаметны, почти признательны хозяйке, и иногда даже дарят подарки.

Хотя Эме не привязалась ни к кому из своих постоялиц, ей нравилось жить не одной. Нескольких фраз в день ей вполне хватало, к тому же она обожала давать понять этим гусыням, что на ее стороне житейский опыт.

Жизнь могла бы продолжаться и дальше, если бы врач не обнаружил на теле Эме подозрительных уплотнений; ей поставили диагноз: рак на последней степени. Новость, которую она скорее угадала, чем узнала от врача, облегчила ей жизнь: больше не нужно бороться за выживание. Ее единственной дилеммой было следующее: сдавать или не сдавать гостевую комнату на этот учебный год?

Шел октябрь, и она как раз продлила сдачу комнаты на второй год юной японке, Кумико, учившейся на третьем курсе химического факультета.

Она призналась молчаливой студентке:

– Кумико, дело обстоит так: я очень тяжело больна, мне придется проводить много времени в больнице. Боюсь, не смогу оставить вас у себя.

Горе девушки так ее изумило, что она вначале приписала ее слезы страху очутиться на улице, но затем поняла, что та действительно огорчена ее несчастьем.

– Вам помогать. Приходить к вам в больница. Готовить хорошая еда. Ухаживать за вы. Даже если жить в общежитие, всегда иметь время для вы.

«Бедняжка, – подумала Эме, – в ее возрасте я тоже была наивной и доброй. Когда она поживет с мое, то сменит тон».

Смущенная и обезоруженная этим проявлением чувств, Эме не отважилась прогнать Кумико и продолжала сдавать ей комнату.

Вскоре она совсем не покидала больницу.

Кумико приходила к ней каждый вечер. То был ее единственный посетитель.

Эме не привыкла, чтобы о ней так заботились, и не знала, что с этим делать. Иногда улыбка Кумико ее радовала, словно бальзам, позволявший верить, что человечество еще не полностью испорчено; но иногда, увидев доброжелательное лицо японки, она восставала против этого вторжения в ее агонию. Неужели нельзя дать ей спокойно умереть! Кумико приписывала эти скачки настроения развитию болезни; с неослабевающим сочувствием она прощала больной ее грубость, оскорбления и приступы гнева.

Как-то вечером японка допустила промах, которого не заметила, но который полностью изменил поведение Эме. Врач признался больной, что прописанный ей новый курс лечения не оправдал надежд. Что это означает? Вам осталось немного. Эме и глазом не моргнула. Она испытала нечто похожее на вялое облегчение, вроде того, что чувствуют получившие помилование. Не нужно больше бороться. Не будет больше тяжких курсов химиотерапии. Пытка надеждой наконец-то закончилась. Оставалось только умереть. Поэтому Эме почти безмятежно сообщила Кумико о безрезультатности лечения. Но японка отреагировала более чем пылко. Слезы. Крики. Объятия. Вопли. Затишье. Снова слезы. Вновь обретя дар речи, Кумико схватила мобильник и сделала три звонка в Японию; полчаса спустя она торжествующе объявила Эме, что там, на ее острове, есть новейший, еще не испробованный в Европе курс лечения.

Эме лежала не двигаясь и устало наблюдала эти проявления чувств, выжидая, когда Кумико наконец уйдет. Девчонка осмелилась испортить ее грядущую смерть! Как она посмела так ее мучить, снова заводя речь о выздоровлении?

Она решила отомстить.