Одержимый женщинами

– Полина, – сказал я тогда, – оставайся такой, как ты есть, чистой и невинной. Когда я мобилизуюсь, даже несмотря на слишком большую разницу в возрасте, я попрошу твоей руки.

На секунду она подняла на меня слегка удивленные глаза, что было вполне понятно. И тут же снова замкнулась в себе. Мы не сказали друг другу больше ни слова, но, поверьте мне, только целомудрие помешало ей сразу же согласиться. Я часто вспоминал позднее эту сцену. Мы вдвоем в общей комнате, треск фейерверка вдалеке, восторженные крики родителей с улицы, нежное тепло ее руки, взгляд голубых глаз, с которым я на мгновение встретился…

Полина.

– В следующий раз мне довелось увидеть ее только мертвой, – продолжал капитан дрогнувшим голосом. – На следующий день после банкета в мэрии, на котором я был обязан присутствовать по долгу службы, я пошел на украшенную флагами деревенскую площадь, где веселились односельчане. Я надеялся найти ее там в костюме арлезианки, увидеть ее улыбающееся личико в кружеве белого чепчика. Я бы любовался ею, пока она плясала бы под звуки дудок и тамбуринов. Может быть, я бы отважился станцевать с ней. Я был счастлив, как новобранец под этим летним солнцем. Я долго искал ее повсюду, меня толкали обнявшиеся парочки, надо мной потешались захмелевшие деревенские увальни, а у меня даже не возникло предчувствия, что еще до заката моя жизнь будет полностью разрушена.

Это было в тот час, когда солнце огненным шаром нависает над пустошью. Ко мне подошел капрал предупредить, что на ферме что-то произошло. Он не сказал, что именно, но сердце мое было полно одной Полиной, я сразу подумал о ней. Я подозвал несколько солдат, и мы помчались на грузовике к дому мэра.

Во дворе возле сарая нас ожидало жуткое зрелище. На земле, как сломанная кукла, лежала Полина, на ней была только коротенькая рубашка, изорванная в лохмотья. Та часть лица, которая осталась на виду, была измазана землей, кровью, слезами. Все ее несчастное обнаженное тело было залито кровью. Первым моим движением, когда снова забилось омертвевшее сердце, было сбросить мундир и прикрыть ее. То, что было свято при ее жизни, не должно быть осквернено после смерти, даже взглядами моих солдат. Пусть гнусная мразь, которая совершила это преступление, вечно горит в адском огне! Ее осквернили, над ней надругались, ее насиловали не один час, пока она уже не могла превозмочь причиненный ей позор и, стремясь прекратить свои мучения, выбросилась из окна под крышей сарая!

Мы нашли эту скотину поблизости, он валялся на соломе, разморенный вином и выплеском собственного зверства. Второй призыв моей роты, лицемерный, разболтанный, со всеми возможными итальянскими пороками в крови, хвастун, как и все его соплеменники, но такой подлец, что посмел напасть на беззащитную девушку. Под личиной воспитанника школы иезуитов он скрывал распутство, лень и пьянство. Я умолкаю. Я так ненавижу эту мразь, у меня никогда не поворачивался язык назвать его иначе, и я уже так долго стараюсь поймать и уничтожить его в надежде воздать то, что ему причитается, что, видите, меня просто трясет от ярости.

– Когда негодяя приволокли к телу его жертвы, – продолжал капитан после длительной паузы, – я не сдержался и бросился душить его. Это была вспышка безумия, но мои солдаты сдержали меня. Он ничего не помнил, по крайней мере, он это утверждал. Полубезумный, какой-то всклокоченный, он словно не понимал, что с ним произошло. Издали доносились звуки бала. Семья Полины еще ни о чем не подозревала. Наверное, мэр танцевал сейчас со своей женой. Когда я вспоминаю все это, когда снова вижу убийцу, стоящего босиком во дворе со связанными за спиной руками, в рубашке без воротника, расстегнутой на груди, – вид, как у преступника перед казнью, я говорю себе, неважно, что бы ни случилось со мной потом, мои парни не должны были мешать мне выступить в роли палача.