Одержимый (сборник)

Если вот так лечь и доверчиво смотреть на небо, можно подумать, что там тепло и уютно. Но небо, как и многое другое, таит в себе горькую ложь...

Ричард сел рядом с Джимми.

— Меня тоже порой посещают сомнения. Меня, священника. Ты веришь этому?

— Нет! — Джимми раздавил ногой на полу сигарету и отфутболил ее.

— Право же, это так. Когда я вижу, что улица делает с такими славными детьми, как ты...

— Брось, Ричард. Я уж и прежде слышал лекции служащих департамента социального обеспечения...

Ричард рассмеялся, но смех его был невеселым. Как пробиться к этому мальчику? Мальчику, который оказался умнее, чем он думал. Ричард прислонился к стене, чувствуя, как виски наливаются головной болью.

С обостренным чувством вины и одиночества, которое вспыхнуло в нем, он хотел бы сейчас оказаться у алтаря церкви Святой Сесилии, когда он высоко поднимает освященную облатку, чтобы затем преломить ее со словами:

— Возьми это и съешь, потому что сие — тело мое. — Теперь он произнес бы их не так равнодушно, как раньше.

А как легко было ему, двигаясь сквозь толпу прихожан и поднимая чашу, говорить:

— Возьми и испей это. Здесь кровь моя — кровь нового и вечного завета.

Когда же эти слова утратили для него свое глубинное значение? Когда подвижничество священника стало просто работой, ничем не отличающейся от труда компьютерного программиста или каменщика, — просто работа, а не зов души? Сколько лет прошло с тех пор, как он не просто служил мессу, а верил в то, что говорит?

Он посмотрел на Джимми Фелза, который опустил голову на руки между широко расставленными коленками. Мальчик весь дрожал. Ричард снова сжал его плечо.

— Эй, дружище!.. С тобой все в порядке?

Лишь через несколько минут мальчик поднял голову и посмотрел на священника. Лицо его было мокрым от слез, глаза покраснели. Он демонстративно смахнул слезы и стал рыться в карманах, ища сигарету, но Ричард схватил его руку прежде, чем мальчик успел ее извлечь. Обнял Джимми и прижал его лицо к своей груди, гладя светлые волосы.

Джимми сопротивлялся, отталкивая священника.

— Черт возьми! Со мной все в порядке! — выкрикнул он, но в его словах не было уверенности.

Наконец они оба умолкли. Только изредка слышались судорожные вздохи Джимми.

Он ощущал руку священника на своих волосах и был благодарен судьбе за то, что нашлась эта широкая грудь, на которой он может выплакаться. Рубашка священника была свеженакрахмаленной и удивительно уютной — Джимми доверчиво обнял мужчину, испытывая счастье, что хотя бы на минуту он может побыть рядом с другим человеческим существом его пола, которое не пытается шарить ниже пояса, схватить его за пенис или яички.

— Знаешь, это все моя ублюдская жизнь, и моя вина, что... — прошептал он.

— Что? — В голосе священника прозвучало удивление.

— Понимаешь, что они все исчезли?.. Ничего бы этого не случилось, если бы я не связался с этим грязным типом, с этим жеребцом Дуайтом.

Священник крепче прижал Джимми к себе, и Джимми почувствовал желание забраться к нему на колени.

— Брось, Джимми. Этот тип творил зло и причинял людям горе задолго до того, как ты появился у него на пути. И может быть, то, что ты сопротивлялся, и разозлило его, заставило раскрыться. Теперь его легче разыскать.

— Да, ты-то можешь на это смотреть так. Пути Господни неисповедимы и все такое. Верно?..

— Ты так сердит на всех, что не веришь, что и в твоей жизни может быть что-то хорошее.

Джимми слушал священника и думал, что его слова благостная ерунда и выдумка, чушь собачья. Возможно, он уже говорил их другим детям, чтобы чувствовать себя лучше, не ощущать бессмысленности своей жизни.

Единственное утешение, которое священник мог сейчас дать Джимми, — физическое: руки, охватившие его тело, их прикосновение. Наконец Джимми сделал то, что ему хотелось: он забрался на колени священника. Мальчик почувствовал, как тело Ричарда вдруг окаменело, напряглось, когда он это сделал, но потом расслабилось. Ричард прошептал что-то вроде: «Теперь тебе лучше, лучше?»

Но Джимми не был в этом уверен. Ему хотелось молча лежать в этих удобных объятиях. Он угнездился на груди Ричарда, удобно уткнувшись в нее головой, и закрыл глаза. Джимми хотелось уснуть.

Он почувствовал губы священника на своей макушке — поцелуй.

— Знаешь, сынок,— сказал Ричард так тихо, что Джимми скорее почувствовал, чем услышал его слова, — ты особенный. И я говорю это не потому, что я священник, который наставляет на путь истинный заблудших детей. Я говорю это потому, что вижу в тебе нечто, чего не встречал ни в ком за долгие, долгие годы.

Джимми плотнее сжал веки. Сейчас ему хотелось слушать эту обычную муру: «взбодрись и обороти свое лицо к миру». Ему хотелось быть рядом с этим человеком и чувствовать себя защищенным его теплом.

Любимым. Джимми выбросил из головы эту последнюю мысль. Любовь бывает в кино. Он знал, что к чему в реальной жизни.

— Право, ты мне не безразличен, Джимми. — Ричард провел пальцами по волосам Джимми, отводя их назад. — Я люблю тебя.