Одержимый ею

Ну, если допустить, что у клерков бывают такие широченные плечи.

Однако вид у него — не самый лучший: тёмные круги под глазами, заострившиеся черты, бледность.

И тоже — судя по всему — не спал всю ночь.

Что с нами? Почему после желанной близости мы — будто с похорон оба?

— А, Инга Юрьевна, — заметив меня, как-то недобро ухмыляется он. — Чем обязан?

Мнусь, не знаю, с чего начать…

— В общем, — собравшись с силами выдаю я, — мне придётся выйти на работу уже послезавтра… — не договариваю, потому что Пахомов презрительно хмыкает.

Складывает руки на груди, смотрит на меня в упор тяжёлым взглядом и произносит, чеканя слова:

— С чего ты взяла, что вообще ещё раз выйдешь из этого дома? Один раз уже вышла — низкий поклон. Теперь мне дерьмо за тобой разгребать. Так что сиди и не рыпайся, пока я не разрешу…

Часто моргаю, не хочу плакать при нём, но слёзы душат, жгут. Он сейчас меня просто отхлестал! Уж лучше бы оставил свой официальный тон!

— Но… — пытаюсь возразить, — у меня же работа! Октябрина Власовна не потерпит, если я мероприятие сорву. Она меня просто уволит!

От одной мысли, что я могу потерять место, к которому так долго стремилась, на меня накатывает отчаяние. Испортить отношения с таким строгим директором, как мой, — просто. Восстанавливать их потом будет сложно.

Однако губы Валерия кривятся в циничной ухмылке.

— Ты ещё не поняла? Нет у тебя прошлой жизни. Нет работы. Нет родителей.  Теперь есть только я. Что я скажу, что ты и будешь делать? Понятно!

Вздрагиваю от его окрика.

Вот же мразь!

Что я ему сделала? За что он так со мной?

Слёзы всё-таки льются — злые, ядовитые, жгучие. Я поворачиваюсь и выбегаю прочь.

Мне плевать, что он там кричит.

Что требует.

Я не заслужила такого отношения!

Отдала ему всё — душу, сердце, тело. Отдалась ему.

А он!

…почему…почему…почему…

Мчусь, не разбирая дороги по этому дому-лабиринту, который ещё до конца не успела изучить.

Чувствую преследование за спиной. Чудовище загоняет добычу. А у меня — уже нет сил бежать.

Рыдания душат, колит в боку. Толкаю ближайшую дверь, и оказываюсь в огромной библиотеке.

Бегу вперёд. Между стеллажей — столик и кресло. Забираюсь в него, будто цепляюсь за спасательный круг. Поджимаю ноги, обхватываю колени, утыкаюсь в них и плачу…

Горько-горько…

…от страха, одиночества, безысходности.

То, что он догнал меня, понимаю по тяжелому дыханию.

Протискивается между стеллажами, нависает надо мной скалой, давит…

— Разве я позволял тебе уходить? — произносит, однако, без всякой злости. — Ты должна слушаться. Должна быть покорной.

Не выдерживаю, вскидываю на него глаза, давлю очередной всхлип:

— За что ты так со мной? — спрашиваю. — Я ведь… — рыдаю и задыхаюсь… — я ведь… так сильно… Валера… — и совсем уже срываясь на вой, на одном дыхании: — …люблю тебя!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Теперь мне всё равно — пусть сделает, что угодно: ударит, убьёт, изнасилует…

Если и это не пробьёт его лёд, то у меня и вправду больше нет оружия, больше нет козырей…

Валерий действительно сжимает кулаки, но в его глазах, почему-то, стынет испуг…

ВАЛЕРИЙ

Блядь!

Пахом, сука, мразь конченная!

Таким мудакам вообще жить не стоит даже начинать, тварь!

Меня корежит, словно червяка на рыболовном крючке  — эти неземные сполохи боли в фиалковых глазах, омытых росой чистых слез, пронзают меня насквозь, насаживают на шампур удушающей боли.

И, как выброшенная рыба, хватаю ртом воздух…

Ненависть к себе обдирает изнутри наждачкой.

Урод!

— За что ты так со мной? — слышу ее ломкий, надтреснутый голос, — я ведь… — с трудом разбираю бормотание сквозь рыдания и всхлипы, бедная моя, маленькая, какое же хреновое чудовище тебе досталось! — я ведь… так сильно… Валера… — вздрагиваю от своего имени в ее сладких устах.

Пасть бы на колени и целовать ее хрупкие ножки: тонкие лодыжки, шелковистые икры и маленькие ступни — я все изучил в этот раз. Мозг накрепко запер эти воспоминания в сейфах памяти.

 Прости меня, моя богиня, совершенное создание, прости…

 Я не сберег, разрушил, осквернил и изломал.

 Я — животное, чудовище, монстр…

— ...люблю тебя! — добавляет она и все внутри обрывается в глубокую пропасть с каменистым дном…

Последний раз я слышал эти слова из уст моей мамы. Когда она, испуганная и измученная, оставила меня в кабинете директора приюта. Поцеловала в лоб и ушла. Больше я её не видел…

Мне нельзя говорить эти слова, моя сладкая Белль…

Потому что это слишком много, слишком дорого, слишком прекрасно для меня.

И я не знаю, как все исправить, но мне очень хочется все вернуть в мирное русло. Любить ее гораздо слаще ядовитой, желчной горечи этих обид и разногласий…

Да ладно, Пахом, она ж девчонка, принцесса обыкновенная, она никогда и близко не стояла с твоим миром, пока ты не пришел на ее работу и все не испоганил.

Все же бухаюсь перед ней на колени и сгребаю в охапку: одинокую, беззащитную, мою…