Одержимый

— Это само собой, деньги мы считать умеем. — Воротилин пропустил «раба» и «дылду» мимо ушей. — Своих в обиду не даёт — это раз, за счёт артелки, как некоторые, не угощается — это два и вообще справедливый. С «Дежнева» по своей охоте и не помню чтоб кто ушёл.

— И туда, — Перышкин ткнул пальцем вниз, — пойдёшь по своей охоте? Чего молчишь?.. Вот Георгич смотрит на меня туманно, думает, небось труса праздную… Угадал?

Я неопределённо пожал плечами.

— Это вы зря, Павел Георгич, — вступился Воротилин. — Трус после «Вязьмы» в море не пойдёт.

— А ты знаешь, — Перышкин все больше возбуждался, — в какую сторону ползти, когда пароход лежит на борту? Пробовал по переборке к двери карабкаться, — он протянул ко мне руки, — так, что ногти вылезли? Погляди, пощупай, вот они, розовенькие, ещё не отросли! Теоре-тики! — передразнил он.

— А Райка и Зинка не теоретики, им детей рожать, понял? У Фили два пацана, у Дуганова трое, да и у меня самого две дырочки в носу для воздуха приспособлены, а не для морской воды! Так и передай хромому черту: для воздуха!

— Не того связного нашёл, — сказал я, — объясняйся сам. И всё-таки, Федя, никто тебя в экспедицию волоком не тащил, по собственному желанию пошёл. Да и все мы. Так что не ищи виноватых, Федя. Ну, счастливо оставаться.

— И я с вами, — спохватилась Рая, взглянув на часы. — Батюшки, обед, а я заболталась.

К обеду Чернышёв не явился, а на совещание, сверх обыкновения, опаздывал. По слухам, он заперся с Лыковым в каюте, и мы терялись в догадках. Корсаков и Никита молчали, и поэтому мне показалось, что они что-то знали. Во всяком случае, когда капитан вошёл, Корсаков чуть заметно напрягся, а Никита с излишней торопливостью уселся за протокол.

— Хорошо отобедали? — с прямо-таки отцовской заботой поинтересовался Чернышёв, почему-то не садясь в кресло. — Раечка жаловалась, что половину в тарелках оставляете, мужики, говорит, а едят, как воробышки. Пища, конечно, у нас грубая, деликатесов, извините, не держим…

Чернышёв явно возвращался к прежней, очень неприятной манере с нами разговаривать.

— … Щи да каша — пища наша. Впрочем, за аппетит подчинённых капитан личной ответственности не несёт, — по-прежнему стоя рядом с креслом, разглагольствовал он, — хотите — кушайте, не хотите — дышите свежим морским воздухом. Я, Виктор Сергеич, случаем, вас не обидел? Очень вы хмуритесь, а я, как увижу, что кто-то хмурится, тут же спрашиваю самого себя: не сказал ли ты, Алексей Архипыч, лишнего, обидного!

— Хватит! — сквозь зубы процедил Корсаков. — Скоморошничать можете в своей каюте.

Дурашливая ухмылка сползла с лица Чернышёва.

— В самом деле, хватит, — согласился он. — Информирую: во время перерыва мой заместитель послал начальнику управления радиограмму, в коей выразил беспокойство по поводу намерений капитана Чернышёва. Зачитываю ответ. — Он вытащил из кармана листок. — «Категорически приказываю экспериментальных целях ограничиться пятнадцатью тире двадцатью тоннами льда точка Случае нарушения будете освобождены своих обязанностей точка Подпись». Предлагаю хором прокричать: «Ура!»

Все промолчали.

— Через два часа приступаем к околке льда, — бесстрастно произнёс Чернышёв и вышел из каюты.

Разорванная схема

— Полу-ндра! — дурным голосом выл Перышкин. Бац! На палубу свалилась двухпудовая глыба.

— Спасайся, кто может!

Птаха разогнал нас по помещениям: пока с мачты, вант и штагов лёд не сбит, «всяким разным» появляться на палубе запрещено. Околку верхних конструкций производили матросы, а нам будут доверены палуба, ватервейсы, шпигаты, брашпиль и тамбучина. «На это даже у вас ума хватит», — сурово заметил Птаха, глядя в пространство, но явно адресуя обидную реплику Баландину, который лишь виновато моргал глазами и подхалимски поддакивал: «Разумеется, Костя, можете на нас положиться, Костя». Только что Баландин крупно проштрафился — это если говорить мягко, учитывая его заслуги. Предыдущие околки подтвердили замечательные свойства эмали: с покрытых ею поверхностей лёд сбивался несравненно легче, и от очевидного, всеми признанного успеха Илья Михайлович слегка опьянел. Как только объявили околку, он первым выбежал на палубу, влез на две бочки у лобовой надстройки, лихо ударил по ней мушкелем — и на него обрушилась огромная пластина льда, весом побольше тонны.

Редчайший, поразительный случай! Ударив, Баландин потерял равновесие и провалился между бочками — его откопали совершенно невредимым. Когда белый, как смерть, Чернышёв выдернул его из груды битого льда, Баландин отряхнулся, изысканно поблагодарил: «Весьма признателен, не стоит беспокоиться», — радостно осклабился при виде голой надстройки: «С одного удара, прелестно!» — и, обратив внимание на наши искажённые от пережитого страха лица, обеспокоенно спросил: «Что-нибудь случилось?»

— С воскресением! — сделав умильное лицо, просюсюкал в ответ Чернышёв и заорал на бедного Птаху: — Оторву цыплячью голову! Гони всех отсюда к чёртовой бабушке!