Одержимый

– Тот случай, когда за ошибку объявляют благодарность, – успокаивал Корсаков расстроенного Ванчурина. – Алексей Архипыч, предлагаю поощрить синоптика! Мы собрались в салоне для обсуждения следующего этапа эксперимента. По плану это мероприятие довольно громко именовалось «теоретической конференцией», но материала для докладов накопилось пока что мало, и было решено просто обменяться мнениями – «потрепаться на научные темы», как выразился Никита.

Последними, замерзшие и обветренные, явились в салон Ерофеев и Кудрейко.

– Опаздываете, теоретики, – проворчал Чернышев. – Начнем с вас, пока не разморило в тепле.

– На палубе все еще полужидкая каша, а на такелаже слабый лед, – бодро сообщил Ерофеев. – Мы с Алесем, пораскинув своим скудным умишком, пришли к выводу: пока продолжается забрызгивание, лед будет образовываться медленно. Запиши крупными буквами, Никита, для вечности.

– Архимеды, – уважительно сказал Никита. – Неужели сами такое придумали?

– Наблюдение верное, – сказал Чернышев. – Только смотря при какой температуре воздуха. Сколько сейчас?

– Минус семь, – доложил Ванчурин.

– Значит, до конца забрызгивания быть на палубе каше, – утвердительно сказал Чернышев, – можно убирать лопатой. А вертикальные конструкции обледенеют быстрее: ветер их обдувает гораздо интенсивнее, чем палубу.

– Вряд ли, Архипыч, останется каша, – усомнился Ванчурин. – К двадцати часам, полагаю, температура понизится до минус двенадцати, ветер работает с норд-веста. Если к тому времени забортная вода не смоет кашу, она превратится в лед.

– Алексей Архипыч, когда, по вашим наблюдениям, лед достигает наибольшей прочности? – спросил Корсаков.

– Часа через три-четыре по окончании забрызгивания.

– А что скажут специалисты? – обратился Корсаков к гидрологам.

– Да, примерно так, – подтвердил Ерофеев. – Когда часть рассола вытекает или вымораживается, температура льда понижается, и он становится более прочным. Истина эта общеизвестна, а практический вывод предлагаю сформулировать таким образом: околку льда, если она не производилась в процессе обледенения, следует произвести сразу же по окончании забрызгивания, иначе потребуется в несколько раз больше усилий.

– И мысль правильная, я сформулирована толково, – кивнул Чернышев. – Если нет возражений, так и запишем. Вот молодцы полярники, недаром про вас в газетах пишут и по высшим нормам кормят – смекалистые ребята, с мозгом. Именно сразу же – в этом весь секрет. Я знавал капитанов, которые не торопились с околкой – чего там, придем в порт, успеем! – а потом лед становился, как камень, хоть отбойным молотком его кроши. Или, того хуже, начинался шторм, и тогда окалываться приходилось в аварийных условиях. Взять того же Васютина, – Чернышев скрипнул зубами, – это теперь он большой начальник, учит плавать других несмышленышей, а два года назад возвращался с промысла на «Алдане» в новогоднюю ночь, обледенел по дороге как сукин сын, а гнать наверх команду пожалел, отец родной: пусть ребятишки отдохнут, сохранят силы поплясать вокруг елочки. А в пяти милях от берега – крен под пятьдесят градусов, елочку побоку, SOS в эфир, и если бы случайный танкер не взял «Алдан» на буксир…

– А сколько льда он набрал? – спросил Корсаков.

– Никак не меньше тридцати тонн, – припомнил Чернышев, – Но дело не в количестве льда, у него еще и танки были почти пустые – элементарно потерял остойчивость. – Чернышев желчно усмехнулся. – И с тех пор товарищ Васютин настолько поумнел, что истины изрекает, лекции по радио нам, дуракам, читает!

Мы тактично смолчали: с «Буйного», который маячил на горизонте, час назад пришла радиограмма, рекомендовавшая капитану «Семена Дежнева» держаться ближе к берегу и при малейшей опасности покидать зону обледенения. Ничего особенного в той радиограмме не было, обычная перестраховка, но Чернышев вышел из себя и долго орал на ни в чем не повинного радиста. Впрочем, все знали, что одно лишь упоминание фамилии Васютина совершенно лишает Чернышева и подобия чувства юмора.

– Как-то увереннее себя чувствуешь, когда спасатель рядом, – простодушно и абсолютно не к месту поделился Баландин. И, увидев наши вытянутые лица, неспешно добавил: – При условии, конечно, что он не будет слишком назойлив, не так ли?

Чернышев великодушно сделал вид, что не слышал этого оскорбительного замечания.