Одержимые

– Мне нравится, что ты молчишь. Я могу, наконец, высказать все то, что хотел сказать последние месяцы. Последние дни, когда понял, что все безвозвратно потеряно. Ты знаешь, Мария, я ведь впал в безумное отчаяние. Я голову потерял. Ну так о чем это я говорил? Ах да, о чувстве собственности, которое я применял к тебе, когда только мог. Наверное, это очень неприятно, когда к тебе относятся как к вещи, но я ничего не мог с собой поделать. Пойми, я слишком любил тебя. Я так сильно к тебе привязался, что не смог бы отпустить никогда в жизни. Ты однажды стала моей и больше не должна была быть ничьей. Я не мог дать тебе свободу, о которой ты просила. Как приятно, что ты слушаешь, не перебивая! – мужчина снова улыбнулся, подставляя лицо летним теплым лучам и щурясь. Но внезапно его наивно-детская улыбка пропала так же неожиданно, как появилась, и на лице поселилась глубокая тоскливая задумчивость. Он будто бы вспомнил о чем-то неприятном; о факте, который ему не хотелось бы принимать.

– Вчера наши отношения достигли своего пика: она сказала мне, что ненавидит меня, что ее глаза меня не выносят, что она не хочет больше видеть меня и секунды, – сам не зная почему, мужчина вновь заговорил о сидящей рядом девушке в третьем лице.

Ему хотелось рассказать свою историю кому-то постороннему, кому ни о чем не скажет имя Мария, кому достаточно будет знать лишь то, что были когда-то он и она, что они друг друга любили, и чем все кончилось. Но Мария сидела рядом, бездыханная, белая, и она смотрела и слушала, и приходилось делать вид, что она жива и может понимать то, что он ей рассказывает.

– Тогда я подошел к ней и… обнял ее. На прощание. Я обнял ее очень крепко. Я показал ей, как люблю и как буду любить ее, и что больше никто ее так не сможет любить, как я. Она ощутила, как я расстроился, и потеряла сознание. Почему-то она не приходила в себя. Лишь через время я понял, что я сделал. Но я не расстроился. Она хотела уйти от меня, а теперь не уйдет. Теперь она навсегда моя. Моя Мария.

Мужчина сбавил скорость, чтобы наклониться к девушке и поцеловать ее в мертвенно-серые тонкие губы. Ее тело начинало гнить, но он был к этому готов и поэтому не обратил особого внимания.

– Поистине, женщины – странные существа. Невозможно объяснить ваши поступки и ваши мотивы. И принять их как данность тоже нельзя. Но теперь-то мы уедем, и никто нам никогда не помешает. Что-что? – переспросил он, склонив голову и прислушиваясь к тому, что хотела сказать ему Мария. Ему казалось, что на нервной почве у него начались галлюцинации, будто труп повернул к нему голову, поправил темные волосы и раскрыл рот. – Мария, не надо слов. Я же знаю, ты тоже счастлива оттого, что мы теперь снова вместе. Я тоже люблю тебя, милая.

Произнеся последнее слово, мужчина опять заулыбался, подставил лицо солнцу и выжал педаль газа до предела. Машина уносилась прочь по шоссе, ведущем за город. Водитель автомобиля считал себя самым счастливым человеком на свете и знал наверняка, что его любимая, сидящая рядом, счастлива так же, как и он.

РЕМЕСЛО

Огонь догорающего поселка отражался в прищуренных злобой черных глазах, отчего казалось, что они сверкают пламенем самого дьявола. Стояла глубокая темная ночь. Слева и сзади простирался дремучий лес: верхушки высоких елей освещались не только ярким месяцем, но и светом пожарища; справа пылали и с робким треском разваливались останки домов и сараев.

Есть разница между действием, совершенным для своего удовольствия, и действием, совершенным назло кому-то. Есть тонкая грань, но ее существование бесспорно. Человек, в чьих глазах отражалось пламя, знал эту грань: он чувствовал ее сейчас, как никогда, он практически ходил по ней, как по лезвию ножа. Все дело было в том, что кроме него в этой местности никто не мог сотворить подобного. Это начинало раздражать. Второй опустошенный поселок за неделю. Второй.

– Значит, конкурент, – сказал мужчина сам себе, подождал и кивнул. – Значит, устраним.

Завыли волки. Где-то совсем рядом, невдалеке. Мужчина, покрепче перехватив острую пику, заточенную из дубового сука, стал спускаться к чадящим останкам строений. Странно, но запаха горелого человеческого мяса – до тошноты сладкого и такого знакомого запаха – не было. Это настораживало. Выходит, есть вероятность, что люди, жившие тут – успели сбежать и спаслись? Тогда игра в конкурентов теряет всякую ценность! Ведь если не убивать людей, этих жалких, отвратительных, проклятых людей, чьи жизни и гроша не стоят, – зачем тогда соревноваться в жестокости с маньяком? Фееричность, конечно, засчитана, но она – не главное. Главное – забирать чужие жизни.