Очищение

Цицерон погрузился в глубочайшую меланхолию. Я никогда еще не видел его в таком состоянии. Теренция с детьми отправилась в Тускулум, чтобы провести остаток лета в прохладе горных холмов, а консул остался работать в Риме. То лето выдалось необычно жарким, и миазмы, поднимавшиеся с городской помойки под Форумом, накрывали все холмы. Сотни жителей Рима умерли в то лето от лихорадки, и вонь от их разлагающихся трупов соединялась с мерзким запахом помойки. Я много раз думал, а что было бы написано о Цицероне, если бы он тоже внезапно умер от лихорадки в то лето? К сожалению, очень мало. В возрасте сорока трех лет он не мог похвастаться военными победами. Он не создал великих литературных произведений. Да, он стал консулом, но консулами становилось множество ничтожеств, и пример Гибриды был ярким тому подтверждением. Единственным серьезным законом, принятым за время его консульства, был закон о реформе финансирования предвыборных кампаний, предложенный Сервием. Сам же Цицерон с этим законом был не согласен. В то же время Катилина все еще был на свободе, а Цицерон потерял уважение части горожан из-за своего панического поведения перед голосованием. К тому моменту, как закончилось лето и началась осень, прошло три четверти его срока на посту консула. И заканчивался его срок ничем — ему это было понятно лучше, чем кому-либо другому.

Однажды в сентябре я оставил его в кабинете с пачкой юридических документов. После выборов прошло почти два месяца. Сервий выполнил свое обещание подать на Мурену в суд и надеялся, что победа последнего будет признана незаконной. Цицерон считал, что он должен выступить в защиту человека, который стал консулом во многом благодаря его усилиям. Ему опять придется выступать в паре с Гортензием, а для этого необходимо ознакомиться с массой документов. Но когда я вернулся домой через несколько часов, то увидел, что к документам Цицерон так и не притронулся. Он продолжал лежать в постели, прижав подушку к животу. Я спросил, не заболел ли он. На это хозяин ответил:

— Мне все это обрыдло. Какой смысл заниматься всей этой работой и пытаться что-то кому-то доказать? Ведь уже через год, не говоря уже о тысячелетии, никто не вспомнит, как меня зовут… Я кончился — и оказался абсолютным неудачником. — Цицерон вздохнул и уставился в потолок, положив одну руку на лоб. — А какие мечты у меня были, Тирон, какие надежды на славу и признание… Я хотел быть таким же знаменитым, как Александр. Но все пошло не так. Знаешь, что больше всего мучает меня по ночам, во время бессонницы? То, что я не понимаю, когда это произошло и что я должен был сделать по-другому.

Он продолжал поддерживать контакты с Курием, который не переставал оплакивать свою погибшую любовницу. Казалось, что горе его становилось только сильнее с течением времени. От него Цицерон знал, что Катилина продолжает плести заговор против Республики, с каждым днем увязая в этом все глубже и глубже. Слышались пугающие разговоры о закрытых повозках с оружием, которые передвигались за городской стеной под покровом ночи. Были обновлены списки сенаторов, симпатизировавших Катилине, и, согласно Курию, в эти списки входили два молодых патриция Клавдий Марцелл и Сципион Назика. Еще одним опасным знаком было то, что Манлий, отвечавший за военную сторону заговора, исчез из своей постоянной берлоги на задворках Рима, и говорили, что он находится в Этрурии, вербуя вооруженных сторонников заговора. Курий не мог предоставить никаких письменных свидетельств происходившего, для этого Катилина был слишком умен; кроме того, то, что сенатор задавал слишком много вопросов, вызвало у заговорщиков подозрение, и его перестали приглашать на заседания ближайшего круга сторонников Катилины. Так исчез единственный источник получения достоверной информации из первых рук.

В конце месяца Цицерон решил еще раз рискнуть своей репутацией и вновь поднять в Сенате тему заговора. Это обернулось катастрофой. «Меня проинформировали», — начал он, но дальше ему говорить не дали. «Меня проинформировали» были как раз те слова, с которыми он раньше уже дважды обращался к Сенату, обсуждая ситуацию с Катилиной, и уже тогда эти слова стали нарицательными. Зеваки на улице кричали ему вслед: «Смотрите, смотрите! Вон идет Цицерон. Его уже проинформировали?» И вот сейчас консул снова использовал те же слова. Он слабо улыбнулся и притворился, что ему наплевать, но, конечно, это было не так. Когда над лидером начинают постоянно смеяться, он теряет авторитет, а это означает его конец как политической фигуры. «Не выходи без своей брони», — крикнул кто-то, когда Цицерон выходил из здания Сената, и весь зал зашелся от хохота. Вскоре после этого хозяин заперся у себя в кабинете, и я не видел его несколько дней. Он проводил больше времени с моим помощником Сизифием, чем со мной. Странно, но я ревновал.