Также я начал понимать некоторое основополагающее различие между культурой Востока и моей. Когда я рос, меня учили доводить до совершенства применение на практике нравственных ценностей, и я старался все делать как можно лучше. Я видел в западной культуре, даже в отвратительной морали нацистов, культуру действия, в которой человек действует, чтобы жить, но живет, чтобы действовать. В культуре индуизма, или того, что я считал индуизмом, я, напротив, открыл культуру бытия. Если в этой жизни ты был хорошим кули, то в следующей, может быть, станешь владельцем такси.
В то время в Индии существовала каста банья, ростовщиков, которые ссужали деньгами беднейших из беднейших. Долги передавались по наследству, и сыновьям приходилось выплачивать проценты по займам отцов, которые те брали, чтобы оплатить традиционную свадьбу дочерям. Говорилось, что ни одному индийцу не удалось спастись от ростовщика, поменяв имя или место жительства. Эти банья приводили Ганди в ярость. Я как-то встретился с одним из них, получившим образование в Оксфорде, и спросил у него, как он со своими западными ценностями оправдывает эксплуатацию самых бедных. Он ответил: «Провидение послало бедных в этот мир, чтобы страдать от бедности, а меня Провидение выбрало, чтобы я был хорошим ростовщиком. Я не собираюсь вмешиваться в мировой порядок, наоборот, я здесь для того, чтобы ему служить». Он говорил искренне и спокойно спал по ночам.
Как и мой знакомый банья, так же и весь город Бомбей на поверхности казался западным, за исключением вывесок на магазинах и одежды жителей. Автобусы, трамваи и автомобили вытесняли повозки. Но бродячие священные коровы придавали ему уникальный колорит.
В Бомбее я познакомился с несколькими парсами. Это обособленный народ, они всегда богаты, задумчивы и преданы своему древнему вероучению зороастризма. Между мной и молодой женщиной по имени Уша установилась философская гармония, весьма необычная для немца еврейского происхождения, симпатизирующего англичанам, и женщины, происходящей от древних персов. Мы были молоды и думали одинаково. Мы верили в братство людей, ненавидели предубеждение, любили пророков, но не выносили организованную религию и питали отвращение к колониализму. Мы были единомышленниками, эмоционально, но не физически близкими. Сексуальные отношения до брака разрушили бы всю дальнейшую жизнь Уши.
Примерно в то время я получил длинное письмо от Хельмута, который рассказал мне, что школа переехала из зоны возможного вторжения в шорпширский Уэм, и все ужасно обрадовались, когда узнали, что я жив. Еще он упомянул, что моя подруга переживает, что я ей не пишу. Я так ей и не написал. Ах, как жестоки мы бываем, когда проходят юношеские увлечения! Еще я получил прелестное письмо от Бетти, которую не хотел вспоминать, хотя теперь нас разделяли океаны, и я подумал, пусть так и останется навсегда.
Я решил найти работу. Но как представителю белой расы, господину, мне был заказан путь в неквалифицированные рабочие, а достаточной квалификации для обычных занятий белого человека у меня не было. Как же быть?
В Англии я изучал «Адмиралтейский справочник по беспроводной телеграфии», официальное руководство по обучению британских военно-морских радистов. Потом я нашел экземпляр справочника в бомбейской библиотеке. Я перечитывал его, пока не выучил практически дословно. Я хотел получить работу с радиопередатчиком.
К тому времени я подружился с компанией из четырех холостяков, немецких евреев, которые делили большую квартиру и пользовались услугами дворецкого, повара и уборщицы. Когда я сказал им, что хочу найти работу, они не поверили ушам, но потом один из них познакомил меня с индийским господином, который управлял мастерской по изготовлению простых радиоприемников — хороший бизнес, потому что импортных радиоприемников уже было не достать. Он взял меня к себе на испытательный срок без оплаты, но скоро я уже руководил дюжиной индийцев, собиравших простые двухламповые приемники. Я научился играть роли, которые подкидывала мне судьба: теперь я нес бремя белого человека в Бомбее и получал за это приличные деньги. Я знал, что это воплощение тоже будет временным. Что же потом, думал я.
Мне было семнадцать лет, за мной не присматривали ни родители, ни кто-то другой, у меня были взрослые друзья, работа и жилье в интересном городе, далеком от нацистов и британских тюремщиков. Я мог приходить, уходить и поступать, как мне вздумается. Эта восхитительная свобода и способность позаботиться о самом себе компенсировали неуверенность в будущем и потерянную связь с семьей. Но все-таки мне не хватало постоянной подружки и друзей-ровесников.
Однажды я поехал в американское консульство. Войдя в здание, я заметил, какая там приятная прохлада. И знак: «Кондиционеры Кэрриер». Мне еще никогда не доводилось бывать в кондиционированном здании. Среди бомбейской жары я впервые попробовал Америку, и она была чудесная и прохладная на вкус. «Вот это по мне», — подумал я.