Очертя голову

Страж и несколько сообщников пронесли меня внутрь, но пока я не мог ничем помочь брату. Он лежал всего в нескольких ярдах, а я мог только наблюдать. Он еще не отошел от лекарств, которые ему подмешали, но даже в полном сознании не смог бы освободиться от веревок на руках и ногах. Так что ему оставалось только разглядывать спеленатую мумию на соседнем столе.

Им занималась краснощекая старушка. Она напевала себе под нос, снимая с лица Квина кольца и складывая их на алебастровый поднос.

— Кто сказал, что это можно трогать? — возмущался мой брат, верный себе до последнего.

— Не волнуйся, дорогуша. — Она говорила ласково, как бабушка. — Я обо всем позабочусь. — Она улыбнулась и погладила Квина по руке. Тот отдернул руку.

— Я что, мертв? — спросил мой брат. — Это и есть смерть?

— Нет, тебя просто напоили лекарствами. В такую жару лучше держать вас живыми до начала работы, холодильники-то еще не изобрели.

Пока Квин обдумывал ее слова, мадам Бальзамировщица, все еще напевая себе под нос, принялась измерять его какой-то линейкой чуть длиннее фута. Может, в ней был один локоть.

— Что вы делаете? — спросил брат.

— Измеряю тебя для саркофага, дорогуша. — Она обернулась и прикрикнула на кого-то из своих помощников: — АХМЕД! Полегче с солью! — Неуклюжий парень ненамного старше меня закинул очередную лопату соли на одного из бывших Тутов, уже почти готового к длительному хранению.

— Хорошо, мэм, — послушно откликнулся Ахмед.

Мадам Бальзамировщица покачала головой и поглядела на Квина:

— Никакой бережливости! Сыплет солью так, будто за углом Мертвое море!

Тут появилась Кассандра, все еще разряженная в египетскую версию пуха и праха. Я поморщился и только потом понял, что даже это могло меня выдать. Но обошлось. Никто не заметил.

Девушка наклонилась над Квином и поцеловала его в лоб:

— Обработайте его по быстрой схеме, — обратилась она к старушке.

— Из него вышел хороший Тут? — спросила та.

— Совершенно никудышный.

На глаза брата навернулись слезы, но он стиснул зубы. Интересно, что было у него на уме? Позор? Унижение? Осознание, что конец все-таки настал? Вдруг он рванул веревки, но мадам Бальзамировщица поспешила успокоить его:

— Ну, ну, не волнуйся.

— Ч-что со мной будет?

Прежде чем ответить, старушка вопросительно взглянула на Кассандру.

— На самом деле все довольно просто, — нараспев проговорила мадам Бальзамировщица, как будто читала сказку на ночь. — Сначала мы тебя выпотрошим…

— Выпотрошите?

— Ну да. Вынем сердце, легкие, печень, почки и разложим их по баночкам. Все, кроме мозга. Его вы выскоблим крюком через нос. — Квин захныкал. — Потом, — продолжила старушка, — когда внутри станет пусто и чисто, мы засыплем тебя солью и оставим просушиться. — Раздалось противное хлюпанье, и она обернулась к помощнику: — АХМЕД! — Тот поднял что-то с пола и вертел его в руках. Я толком не разглядел, но предмет подозрительно походил на печень.

— Простите, мэм!

— Растяпа!

С тошнотворным плеском Ахмед аккуратно опустил орган в глиняный сосуд. Я зажмурился. У меня появилась причина никогда больше не прикасаться к маминой печенке с луком.

По щекам Квина текли слезы. Он боялся и, наверно, впервые в жизни не скрывал этого.

— Я не хочу быть пустым внутри! — плакал он. — Пожалуйста, пожалуйста, не делайте этого!

На секунду в глазах Кассандры мелькнуло сострадание, но оно быстро пропало.

— Закройте ему рот, — приказала она. — Ненавижу слушать нытье!

— Я схожу за кляпом.

Старушка ушла, а девушка удалилась в дальний конец залы, где мумии больше не могли ей ответить.

Сейчас или никогда. Я встал со стола, на котором лежал, и бросился к брату. При виде меня у него глаза на лоб полезли, а рот открылся для крика. Прежде чем он мог издать хоть звук, я закрыл ему рот замотанной в полотно рукой:

— Тихо, это я! — И содрал ткань с головы.

— Блейк?

— Нет, Рамзес Великий!

Страж храма на славу меня замотал, и у нас набралось достаточно сообщников, чтобы донести меня сюда и без лишнего шума оставить на столе. Конечно, выбраться будет куда сложнее.

К моей руке был примотан нож. Я достал его, разрезал веревку на правой руке Квина и собирался уже перерезать остальные, но передумал и вместо этого вложил нож ему в руку. Брат должен сделать это сам. Я не мог все делать за него. Ему нужно сделать выбор, а то завтра, или послезавтра, или еще когда-нибудь все начнется сначала.

Квин посмотрел на меня так, как будто читал мои мысли, и принялся перерезать веревки.

— С меня хватит, — прошептал он. — Я хочу забрать свои органы и пойти домой.

Он соскочил со стола, и мы уже собрались сбежать, но брат вдруг замер на месте.

— Пошли! Кого ты ждешь?

Квин сверлил взглядом поднос, где лежали его кольца. Как будто там сосредоточилась вся его жизнь: отчуждение, злоба и желание умереть.

И тут Ахмед заметил нас.

Брат еще немного помедлил, потом протянул руку к подносу и взял одну-единственную вещь. Маленькую бриллиантовую сережку. Подарок Карла, маминого жениха. На бегу он вдел ее себе в ухо.