Очерки по истории Русской Церкви. Том 1

B 1924 г. наш отечественный ученый . . Ильинский («Slavia» t. III p. 45-64». Прага) высказал гипотезу, что «роушькими письмены» — это описка, вместо «фрушькими», т. е. «фряжскими или франкскими», что означает: «готскими». Якобы готы тут названы франками. A сербская форма «фряжский» звучит, как известно, «фрушки». Известная «Фрушка Гора» около Карловцев. Эта гипотеза основана на ничтожном основании якобы описки. Между тем слово русский в форме «рушький» встречается и в других случаях, одной опиской необъяснимых. Например в Прологе XIII—XIV века (Румян. Музей №) сообщается: «обновися в рушьстей земли крьст от Ольги благоверные». Здесь уже явно не может быть речи о «франкской» земле. Но мы видели, что по существу в этом месте жития чудо изучения св. Константином якобы готского языка было и ненужно и нелепо, ибо ему не предстояло просвещать издавна христиан-готов, а какой-то другой языческий народ. Просто отбрасывая все славянофобские мудрствования западных славистов, надо взглянуть прямыми честными глазами. И в «русском» евангелии и псалтыри Паннонского Жития узреть простой факт нахождения в этот момент в руках у св. Константина его собственного славянского перевода евангелия и псалтыри, нужных ему в данной миссии и для данной русской цели.

Что же это за цель и почему она «русская»?

Задача хазарского посольства была прежде всего государственная, но она существенно включала в себя предприятие церковно-миссионерское. Все это проступает сквозь напускной туман житийного изложения. Прения о вере в «стране хазарской» описываются в таких чертах, которые не вяжутся в большей их части ни с обстановкой столицы и каганского дворца, ни с характером учености спорщиков (книжников иудейства и ислама), ни с самохарактеристикой спорщиков, ни с выводами, заключающими этот спор. Как будто две разных миссии в двух различных средах слиты в одну и смешаны до непонятности. Как будто декорации меняются иногда невпопад, и вдруг говорят не те лица, которым полагалось бы говорить по ходу драмы. А именно: как будто все должно происходить во дворце в присутствии самого кагана. Между тем мы вдруг чувствуем, что споры происходят под открытым небом, на лоне природы, в простонародной толпе. И диалог ведется не с учеными книжными начетчиками, не с иудеями и мусульманами, а с неграмотными язычниками и даже врагами ученых и грамотных. Все это не подходит к хазарам. От лица этих язычников возражателем выступает некий «муж лукавый» и говорит: «вы (христиане), книги дрьжаще в руку, от них вся притьчя глаголете, мы же не тако. Но от прьсий вься мудрости, яко погльщьше я, износимь, негрьдяще ся о писании». Тут оратор толпы трактует христиан, как таких же чужих ему гордецов, как и свои тоже «книжники» иудейской и мусульманской веры. А вот они — это простонародье, не гордясь никакой «книжностью», свою религиозную мудрость почерпают в глубине своего сердца, в своей груди, вынося ее оттуда на свет, как из богатого источника

Затем как будто сценарий меняется: «Седьше же паки с каганом, рече философ», и далее идут разные богословские рассуждения. Затем снова каган исчезает со сцены и собеседниками являются какие-то «людеи». Идет длинная беседа по текстам Ветхого Завета. Вдруг связь речи внезапно обрывается, и автор Жития поясняет: «от многа же убо се мы укращьше вмале положихом селико, памяти ради, а иже хощет сьвршенных сих бесед искати истых, в книгах его обрящет я, елико преложи учитель наш архиепископ Мефодие, разьделя на осмьо словес, и ту оузрить словесную силу…»

Т.е. К. Философ написал отчет о своей хазарской миссии византийскому правительству, св. Мефодий перевел его на славянский язык, и автор Жития этим переводом пользовался. Характерно, что заключение прений Философа совсем удаляет нас из среды правящего хазарского класса куда-то в гущу народной массы, противопоставляющей себя чуждым ей сарацинам и иудеям. Тут уже не дворец, а поле. Старшие только вожди народа, а не каган: «начельные мужи» и «советники».

«Начальные же мужие, сладкаа его и подобнаа словеса слышавше, рекоша к нему: Богом еси Самом послан на сьздание наше, и вся книгы от Него навык. Вьсе еси по чину глаголал. Досыти вьсех ны наслаждь медоточных словес от святых книг. Нь мы есмы некнижнаа чадь (значит ни иудеи, ни мусульмане хазарские). Семуже веру имем, яко ты от Бога еси. Паче же аще хощеши покой обрести душам нашим, вьсяко исправи притьчами… и тако разыдошася почити».