Очень плохая наследственность

Всё пространство за домом являло собой ровный квадрат покрытой густой зелёной растительностью почвы, огороженный плетнём из сосновых веток. Посреди этой лужайки высился холм, поросший сизым мхом. Прямо напротив дома в этот холм встроили дверь. Не то чтобы дверь, скорее люк примерно три на полтора фута. Так, наверно, и выглядят погреба, — решил я.

Внутри меня назойливо заскреблась тревога. Я отчётливо понимал, что бояться мне нечего, это логично, всего лишь погреб за домом. Но я ощущал, как за личиной тревоги скрывается страх, ужас, вовсе не принадлежавший мне, столь неуместный в этот солнечный, пронизанный свежестью и сотней кружащих голову ароматов день. То же самое чувствует путник, идущий по цветущему лугу и вдруг наткнувшийся на распухший от жары и копошащихся в нём личинок труп лошади. Однако было что-то ещё: гнев, нет, ярость, подступающая низким звериным рыком к горлу.

Как тесно в наши воспоминания вплетены эмоции, и именно эмоции управляют нашими воспоминаниями, выстраивают их в последовательность под веянием момента. Они хватают нас грубыми сильными пальцами, погружают голову в ледяную воду омутов, где на смутных тенях начинают нарастать сухожилия, мышцы и кожа. И вот мы уже… нет, не смеёмся, а в глупости своей гогочем в старом фамильном склепе, держа в руке бутылку вина. Смех прекращается, отступает, подобно приливной волне, когда бывший приятель и сокурсник роняет на каменный пол урну с прахом. И вот, сменяя непосредственность глуповатой пьяной весёлости, тебя с головой накрывает волна ярости. В рваной трещине губ обнажаются влажно поблёскивающие зубы….

— Пошли завтракать парень, а то ноги застудишь, — раздался у самого уха голос Свенлика.

Я вздрогнул. Подпрыгнуть на месте от внезапности этого предложения мне не позволили мои собственные ноги, уже по щиколотку погрузившееся в грунт. Я даже не заметил этого, поглощённый созерцанием неуместного посреди этого болота погреба.

— А где…? — обернувшись, я обратил внимание, что ноги Свенлика обуты в резиновые сапоги до колена.

— Так у двери ты их оставил, парень, — на широком лоснящемся лице толстяка появилась беззлобная ухмылка, когда он перехватил мой взгляд.

С приходом Свенлика тревожные ощущения схлынули. Погреб снова стал всего лишь кочкой посреди заболоченного двора. Я прочавкал вслед за ним по траве.

— Почему здесь так много воды?

— Эта земля сочится влагой время от времени, — пояснил Свенлик. — Не везде, только на моём заднем дворе, — он хмыкнул. — Может, поэтому мне пришлось взять ответственность за всех этих людей, копаться в земле я при всём бы желании не смог. Любая яма тут же заполняется водой. Может, ключи бьют, а может, я построил дом в самой низине, — я решил не указывать на тот факт, что весь их посёлок находится в одной большой яме.

— Почва, должно быть, здесь плодородная, — не то чтобы я разбирался в земледелии, однако было очевидно, что дождём сюда смывает много лесного мусора, а разлагающиеся растения — отличное удобрение.

— Это да, мы собираем по два урожая за сезон, — Свенлик удовлетворённо хрюкнул, до боли напомнив жирного борова, забравшегося в хозяйский погреб.

Он открыл дверь, пропуская меня вперёд. Ботинки действительно стояли у входа. Всю чёрную лакированную поверхность покрывала бурая грязь, смешанная с пожелтевшими и всё ещё зелёными иголками. Я точно не помню, чтобы видел их, когда выходил, и уже тем более я не помню, чтобы угодил в местную грязь, по крайней мере не настолько сильно. Видимо, дорога меня действительно очень сильно утомила.

— Давай налетай, а я скоро вернусь, — Свенлик хлопнул меня по спине, отчего я охнул. — Потом покажу тебе, как мы живём, — я не успел развернуться и возразить, дверь уже захлопнулась.

Я остался наедине с кувшином молока, хлебом и большим ломтём сыра. Я запихал в себя сколько смог, запив всё молоком, собираясь как можно скорее найти Свенлика, расспросить его о Жистале и наконец покинуть этот посёлок. Толстый хозяин с женой, несмотря на всё их гостеприимство, заставлял меня нервничать, а память о немом коридоре из серых лиц, увиденных вчера вечером, отдавалась холодком в позвоночнике.

У двери снаружи дома стояла кадка с дождевой водой. Я сполоснул в ней ноги и натянул грязные ботинки. Грязь толстыми ломтями отваливалась с лакированной поверхности, оставляя мутноватые пятна.

Посёлок, освещённый солнцем, вызывал ощущение заброшенности, как будто я попал в дом, надолго оставленный его обитателями. Как в давно пустующем доме давно пахло затхлостью и пылью, а воздух был пронизан звенящей давящей тишиной, так в посёлке отсутствовали привычные сельские звуки, такие как мычание коров или блеяние овец, лай собаки, потревоженной детьми, окрики взрослых, переговаривающихся через вспаханное поле. Лишь кузнечики стрекотали в высохшем цветнике, не слышно было даже ветра. Хотя вдалеке я заметил, как качаются верхушки сосен.

— Быстро ты управился, парень, — из-за угла дома, широко улыбаясь, показался Свенлик.

— Сэр…

— Ну я же просил, парень, просто Старшой.