Очень хочется жить

Из лопухов вынырнула маленькая головка на худой вытянувшейся шее; на макушке торчал хохолок. Оглядев нас, склонившихся над ямой, мальчик сказал срывающимся голоском — перепуганный насмерть, он все-таки пытался выглядеть храбрым.

— Я не боюсь… — Улыбнулся и протянул обрадованное — Правда, свои?..

— Ну-ка, вылезай скорее. — Прокофий подал ему руку и вытянул из канавы. Мальчик пугливо оглянулся на избу.

— А солдат где?

— Прикорнул тут, на грядке, — небрежно бросил Чертыханов. — Споткнулся.

Мы стояли на коленях возле изгороди.

— Как зовут? — спросил Щукин мальчишку.

— Вася… Вася Ежов. А ребята зовут — Вася Ежик. — Мальчик торопился объяснить все сразу. — Я только нынче из Орши прибежал домой, к маме. В Орше я в ремесленном учусь. На токаря… — Вася напоминал мне Саньку Кочевого, моего дружка, с которым мы учились в ФЗУ, — такой же наивный, по-мальчишески симпатичный и словоохотливый; глаза у него круглые, быстрые; по носу словно кто-то ловко ударил щелчком снизу вверх, загнул его и чуть расплющил, смешно открыв две круглые дырочки; улыбка возникала мгновенно и тут же гасла.

— Почему за тобой бежал фашист? — спросил Щукин. — Что у вас творится?..

— Немцы пришли. Ловят ребят и девок, в Германию отправляют, на работы. И про меня узнали. Я на чердак спрятался — нашли. Солдат зазевался, я юрк в дверь да на зады. Он за мной… Ну, и споткнулся… — взглянул на Прокофия и улыбнулся восхищенно.

— Много они словили девок и ребят? — спросил я.

— Много. Человек тридцать, а может, и боле. Всех согнали к школе. Слышите, как бабы голосят? К детям рвутся, а солдаты их прикладами. Скоро поведут на станцию. — Помолчав немного и приглядевшись к знакам различия на наших петлицах, он обратился к Щукину: — А вы куда идете? Из окружения? Я две ночи шел с двумя сержантами… Теперь жалею, что отстал от них… — Он опять умолк, передохнул, чтобы не выдать слез, прошептал: — Я не хочу в Германию… Возьмите меня с собой, товарищ лейтенант. — Он смотрел на меня просительно, губы его дрожали. — Я вам в тягость не буду…

— Ты комсомолец? — спросил Щукин.

Мальчик смущенно шмыгнул носом.

— Нет еще. Заявление подавал — не приняли, ростом, сказали, не вышел… — Только сейчас стояли слезы в глазах, а вот уж и улыбнулся. — Как будто для комсомола нужен саженный рост, ровно в гвардию полководца Суворова… — И опять улыбка сменилась мольбой: — Возьмите… Я тут все дороги знаю…

— А что ты будешь делать, если уйдешь отсюда?

Вася ответил уверенно:

— Выйду к своим и махну на Урал. На завод. Сейчас токаря, ого, как нужны!..

— Ну, а стрелять ты умеешь? — поинтересовался Чертыханов. Вася сожалеюще пожал плечами, кивнул на автомат в руках Щукина.

— Вот из этого или из пистолета не приходилось стрелять. А из мелкокалиберки стрелял. В яблочко редко попадал, но вокруг делал дырки. Да вы не беспокойтесь, я научусь, я способный… Они меня все равно угонят. А узнают об этом солдате, так шлепнут… Возьмите.

Я взглянул сперва на Щукина, потом на Чертыханова. Наступило долгое молчание — мы решали, как поступить с Васей Ежиком. Боясь отказа, он все говорил что-то быстро, сбивчиво и умоляюще. Из селения все так же неслись выкрики, собачий лай и причитания.

— Мать у тебя есть? — спросил Щукин. — Отпустит она тебя?

— Отпустит, — поспешно заверил он. — Она сама мне сказала, беги, говорит, Вася, может говорит, жив останешься. Отец у меня на войне, от него вестей нет… Можно, я за ней сбегаю? — Щукин молча кивнул, и Вася сунулся в сторону, зашуршал лопухами.

— Ну, что вы скажете? — спросил я.

— Надо взять, — решил Прокофий. — Живая душа.

— Не связал бы он нам руки — не на прогулку собираемся…

— Что вы, товарищ лейтенант! Не такой это парень, чтобы руки связывать.

— Да, похоже, что бойкий, боевой, — подтвердил Щукин.

Вася привел мать, еще молодую женщину, повязанную платком до самых глаз. Вася был уже в пиджачке, в кепке и с мешком за плечами, наскоро сделанном из белой наволочки, — он, по всей видимости, сам решил свою судьбу, готов был к походу. Мать, увидав нас, застонала:

— Что же это делается, ребята? Ведь ноги не держат — так страшно. Возьмите вы его, Христа ради. Уведите. Сохраните…

— Возьмут, мама, — успокоил ее Вася. — А не возьмут, так я сам за ними побегу, вон как собаки бегают: их отгоняют, а они все равно бегут.

— Я сама-то дом брошу, к сестре переберусь, за восемнадцать километров отсюда, — стонала женщина, встревоженно озираясь. — Найдут на огороде убитого, разве пощадят…

— Мы их тоже не щадим, — ответил Щукин. — Сына вашего возьмем.

Женщина всхлипнула, обняла мальчика.

— Вот, изверги, что наделали с нашей жизней… Прощай, сынок. Держись их, не отбивайся…

Мальчик обнял мать за шею обеими руками, но тут же отстранился, словно боялся показать при нас свою любовь и жалость к матери. Прокашлялся и сказал:

— Уходи к тете Вере… Мишатку возьми. И щенка… Не оставляй им ничего…

Прокофий похлопал по его белому мешку.

— А мешок-то не военного образца. Он вроде мишени будет…