Очень хочется жить

— Мне нужно шесть подвод для тяжелораненых. Остальные могут идти. А Свидлер дает только три. Можно бросить все, что угодно, только не раненых.

Я посмотрел в ее печальные глаза, на ее девически строгий и такой мирный пробор и ощутил внезапную жалость к этой милой женщине — жить бы ей дома в своем Арзамасе, лечить детей от кори, от простуд — она была детским врачом, — читать книги, ходить в кино, приглашать на праздники гостей; а она молча, терпеливо несет тяготы войны, которые порой и мужчине нелегко выдержать.

— Хорошо, Раиса Филипповна, я скажу Свидлеру, чтобы он дал вам лошадей. Готовьтесь.

Никита Добров, выйдя из землянки, сел на поваленное дерево и, заметив меня, улыбнулся, закивал седой головой, подзывая к себе. Я подошел, присел рядом, все время ощущая какую-то неловкость — не мог отделаться от мысли, что передо мной не тот Никита, с которым я прожил бок о бок почти десять лет (школа ФЗУ, годы в Москве), а совершенно другой человек, суровый, немного угрюмый.

Густая преждевременная седина накладывала на весь его облик оттенок умудренной зрелости. Лишь ясные насмешливые глаза да улыбка напоминали о прежнем Никите. Он явно томился от безделья.

— Если бы ты знал, как мне надоело, как стыдно вот так отсиживаться! — почти простонал он и поморщился, словно от боли. — Прямо возненавидел себя! Когда трогаемся?

— Сегодня в ночь.

— Скорее бы уж!..

— Вылечишься, может, на завод вернешься, в кузницу, — сказал я. — Хоть от потрясения оправишься…

Никита с жаром запротестовал:

— Нет, я должен рассчитаться с фашистами за свое погребение! Я сюда вернусь. Дай только поправиться. — Он неожиданно и хорошо улыбнулся. — А помнишь, Дима, как мы: ты, я и Саня Кочевой — ходили в военкомат и требовали, чтобы нас отправили в Испанию воевать с мятежными войсками Франко? И военный комиссар сказал нам, что своя война не за горами… Как мы были огорчены, что нас не пустили!..

— Да, — отозвался я, отчетливо вспоминая наш юношеский порыв в тот солнечный летний день. — Так уж мы были настроены — сражаться за свободу любой страны, любого народа. А вот жизнь свою, кровь и жизнь без остатка отдаем только за ту землю, на которой родились и выросли, и нет нам ничего дороже ее, родной земли. Возможно, только в годину огромных бедствий и потрясений человек предстает во всей чистоте своих высоких человеческих, гражданских качеств.

Справа, в расположении батальона капитана Волтузина, в последний раз, трескуче, по-сорочьи проскрежетав, хлопнули две мины. Затем все смолкло: вражеские батареи и танки отдалились от леса на ночлег. Попрощавшись с Никитой, я вернулся на КП, к ветхому шалашику на краю небольшой полянки. Солнце садилось.

— Вы слышите, товарищ лейтенант, как гудит лес — ровно тот улей, который, помните, я потревожил, — заметил Прокофий Чертыханов, идя на шаг сзади меня, — Ох, до чего же рвутся все домой!.. И веселятся, словно на свадьбу их пригласили…

Мы четверо — полковник Казаринов, комиссар Дубровин, Щукин и я — тщательно разработали план движения колонн. Батальоны согласно этому плану готовились к походу. Лагерь ожил. Всюду среди деревьев сновали люди, раздавались слова команды, окрики на лошадей, запрягаемых в повозки, скрип колес, позвякивание котелков и ведер; затарахтел трактор артиллериста Бурмистрова. И я во всей полноте ощутил грозную силу большого и сложного боевого организма; он жил, боролся за жизнь, готовился к сражению…

Свет над лесом незаметно замутился прохладными сумеречными тенями. Сквозь лохматую темную ель пробилась и сверкнула голубой льдинкой звезда. А сбоку ели на зеленоватом небе зажглась еще одна, еще и еще — это были наши, солдатские звезды… Я сел на пенек, охваченный тоскливым, щемящим чувством, какое появляется при расставании, — расставаться с этим лесом было тяжело. Меня держала Нина. Здесь, во вражеском тылу, я ощущал ее близость, хоть и находились мы в разных местах. Скоро нас разделит рубеж из стали и огня, — сумеет ли прорваться сквозь этот рубеж наша любовь?.. «Прощай, Нина, — невольно подумал я, — удастся ли нам встретиться?..»

Боец Хвостищев подогнал к шалашу лошадь для полковника Казаринова.

Батальоны бесшумно снимались, двумя колоннами выходили из лесного массива и спешно двигались на восток, — предстояло покрыть за ночь четырнадцать километров. Я шел с батальоном капитана Волтузина.

— Ежик, ты от меня не отставай, слышишь? — сказал я Васе. — А то потеряешься… Чертыханов, следи за ним…

— Не отстану, — бойко отозвался мальчик, едва поспевая за нами.