Очень далекий Тартесс

– Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.

Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.

– Убирайся отсюда… щенок!

Тордул вспыхнул. Но против обыкновения не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко засмеялся: «гы-гы-гы», будто костью подавился.

– Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим две наши злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.

Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.

– Мне кажется, Тордул прав: слишком уж расчетлив Горгий и прижимист. Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что он торговец, а не гладиатор. Дело не в профессии, а в характере. Не люблю чрезмерную расчетливость в человеке, которого хотел бы уважать.

– А вы заметили, что при всей своей расчетливости он неудачлив и несчастлив?

– Трудно не заметить. Обстоятельства оказались сильнее его расчетов. Но хочется видеть в положительном герое…

– Горгий вовсе не положительный герой.

– А какой же он – отрицательный?

– И не отрицательный. Просто он сын своего времени.

– Позвольте. Вот я слежу за трудной судьбой Горгия, и она мне, пожалуй, не безразлична. Да и вы сами, наверное, хотели вызвать сочувствие к Горгию. Так почему бы не усилить то хорошее, что есть в его характере?

– В жестоком мире, в котором жил Горгий, ему приходилось всячески изворачиваться, чтобы завоевать себе место под солнцем.

– По-моему, он очень пассивен. Покорно следует своей судьбе.

– Не забудьте, что ему в Фокее все-таки удалось выбиться из рабов. Он боролся с враждебными обстоятельствами как умел. Он был один. Вернее, сам за себя. В этом вся беда.

– Знаете, вы бы взяли и предпослали повествованию развернутую анкету героя.

– Представьте себе, это было бы вполне в духе того времени. Помните, в «Одиссее» прибывшим чужеземцам всегда предлагали целый перечень вопросов: «Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой? Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогою прибыл? Кто были твои корабельщики?..» Анкета – довольно старинное установление.

– И все-таки я предпочел бы видеть в герое с такой сложной судьбой натуру сильную, широкую.

– Что ж, это ваше право, читатель.

13. НОВОЕ МЕСТО – НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Судя по отметкам Горгия на стене пещеры, был конец пианепсиона [17]. Все чаще задували холодные ветры. По ночам в пещере не умолкал простудный кашель.

Однажды промозглым утром, задолго до восхода солнца, двадцать девятую толпу гнали, как обычно, на завтрак. Только расположились вокруг котлов, зябко протягивая руки к огню, как заявился главный над стражей в сопровождении Тордула. Стал, уперев кулаки в бока, кинул Тордулу:

– Ну, которые?

Тордул молча указал на Горгия и Диомеда. Главный буркнул что-то старшему стражнику двадцать девятой, и тот велел грекам встать и следовать за главным.

– Чего еще? – заворчал Диомед. – Без еды не пойду.

Главный расправил конский хвост на гребне шлема, великодушно разрешил:

– Ладно, пусть сначала пожрут.

– Как же так, гремящий? – запротестовал старший. – Работать сегодня в двадцать девятой они не будут, стало быть, харч им не положен.

– Ты что, лучше меня службу знаешь?

– Да нет… – старший замялся, ковыряя землю острием копья. – Я только к тому, что работать-то они сегодня не будут… значит, и харч…

Главный не удостоил его ответом. Только сплюнул старшему под ноги. Тот обернулся к грекам, заорал, выкатывая глаза:

– Чего стоите, ублюдки? Быстрее жрите и проваливайте!

Путь был не близкий. Шли горными тропами – Горгий и Тордул впереди, за ними тащился, кашляя, Диомед, шествие замыкали два стражника. По дороге Тордул вполголоса рассказал Горгию, что прослышал об одном старике, который работал в рудничной плавильне. Старик-де этот долгие годы плавит черную бронзу, не простой он человек, побаиваются его прочие рабы. Поглядеть надо на старика. Вот он, Тордул, и добился через блистательного Индибила перевода в плавильню – для себя и для греков. Там, говорят, работа полегче, не подземная, и харч лучше.

– Как тебе все удается? – удивился Горгий. – Или он родственник тебе, этот Индибил?

Тордул отмахнулся, не ответил.

Вышли на проезжую дорогу, она и привела в ущелье, где шумела, падая с высоты, горная речка. Большая часть ущелья была огорожена каменным забором грубой кладки. В ограде дымили горны, копошились рабы. К крутому боку горы лепились низенькие строения из дикого серого камня.

Рабу без дела болтаться – начальнику острый нож. Не успели вновь прибывшие толком оглядеться, как их уже поставили толочь в каменных ступах куски породы, в которых поблескивали драгоценные камни. Горгий обомлел, не сразу решился ударить пестом: такое богатство в порошок толочь.

Позади раздался дребезжащий голос:

– Что, котеночек, задумался? Ложкой в котле небось лучше ворочаешь?

Горгий оглянулся на сухонького старичка с козлиной бородкой и отеческой лаской в глазах.

– Рука не поднимается самоцветы крошить, – признался Горгий.

– Жалостливый, – нараспев сказал старичок. – За какие грехи сюда угодил?

– Ни за что.