Очаг на башне

Стервец Симагин, натурально, опять вечерял. Антон негуляный. Это в такую-то погоду! Учуяв черешню, немедленно стал напрыгивать на Асю. Да погоди, помою! Затем, плюясь косточками, героически вызвался помочь с ужином. Три ха-ха. Нахватался от Симагина. Тот тоже вчера рвался картошку чистить – чем это кончилось? Гулять! Только чтоб видно из окна и чтоб к восьми дома! Антону только того и надо было – Вовка уж дважды свистел снизу и в негодовании трещал из автомата по окнам.

Так. Теперь в душ. Наконец. Симагин придет, а я не благоухаю – криминал! Пять лет строгого режима! С черешней с этой так задержалась... Скорей бы пришел. Ася вертелась и плясала в будоражащем горячем потоке. Любовно выглаживала себя мыльными скользкими ладонями. И сладко знала: здесь будут его ладони. И вот здесь. А я – чистая, гладкая, упругая. Гибкая. Совершенно молодая. Совершенно шальная. Вот здорово – я совсем шальная! Вытираясь, мимоходом кинула в рот сразу несколько замечательно сладких черешен. Не зря стояла. Подбежала к окну и глянула зорко – Антон честно резвился, как сказал бы Симагин, в зоне визуального контакта. Тут тоже порядок. Одеваться не хочу, я так лучше. Набросила халат. Мальчишка. Гений. Приходи скорее, а? Хоть бы ты поскорее пришел. Хоть бы успеть сделать вкусный ужин. Хоть бы тебе было со мной светло.

3

Трехэтажное детище отечественной биоспектралистики громоздилось до потолка. Первый этаж занимали великолепные компьютеры седьмого поколения – любой из них сам по себе мог быть предметом гордости. Выше, напоминая богоподобные конструкции органа, возносились комплексы анализаторов, перекрестные блоки спектрографов – трехмерное кружево блинкетных цепей, каждый кристалл которых, запросто называемый здесь "блином", выращивался специально, в течение недель, с заранее заданными уникальными параметрами, и был неповторим и незаменим. А сияющие рефлекторные кольца! А звонкие винтовые лестницы, уходящие к куполам энергосистемы! Гимн! Честное слово, гимн, застывший в воздухе! Кельнский собор!

– Готов! – доложил со второго этажа Володя Коростовец.

– Тоже! – звонко откликнулась Верочка с самого верха.

– Тогда врубаю, – ответил Симагин.

Врубить было непросто – Симагин в последний раз пробежал глазами по млечным путям индикаторов, бескрайним шахматным полям сенсоров, джунглям тумблеров.

– Кассеты?

– На исходящих.

– Вера?

– Генеральная готовность.

– Вводи, – велел Симагин и перекинул несколько тумблеров.

– Пошла кассета, – ответила Верочка. Зажегся рой индикаторов, и большой овальный экран внезапно пронзила ровная, как бритва, зеленая черта.

– Форсирую, – сообщил Симагин, чуть наклоняясь. Его руки замерли, пальцы растопырились и собрались вновь, примериваясь, и упали на пульт. Едва слышно зашлепали переключатели в недрах машины.

– Отсчет семь и двадцать четыре, – сказал Володя после короткой паузы.

– Блеск, – пробормотал Симагин сквозь зубы. – Матереем. Еще полгода назад как мучились с синхронизацией... Наложение?

– Полное, – восхищенно отозвалась Верочка.

– Блины?

– Разброс нормативный, как на параде...

– Внимание! Раскрываю.

Беззвучно разинулись и тут же снова сомкнулись ирисовые диафрагмы люков. Снова разинулись и снова сомкнулись в убыстряющемся темпе. Скоро они пропали, как пропадает в собственном мерцании пропеллер самолета; по залу лаборатории, дыша сухим шелестом, повеял легкий ветерок.

– Помехи?

– Ноль шумов, – отозвался Вадим Кашинский сбоку.

– Объединение.

Зеленая черта на овальном экране, не теряя безупречной прямизны, поднялась на два деления вверх.

– Есть рабочий режим, – сказал Симагин и встал. – Володя, от греха подальше, последите, пожалуйста, минут пять...

– Угу.

По звонким металлическим ступеням уже спускалась, размахивая полами белоснежного халата, надетого на что-то наимоднейшее и наимолодежнейшее, Верочка – маленькая, удивительно хорошенькая, чуть кокетливая и веселая, как всегда, – и, как всегда, глядя на нее, Симагин невольно заулыбался.

– Веронька, – спросил он, – проф сегодня собирался быть?

– Он звонил, Андрей Андреевич, что приедет ко второй серии.

Симагин покивал. Эммануил Борисович последнее время стал всерьез прихварывать...

– Из биоцентра не звонили?

– Звонили еще в пятницу, но вы так нервничали с перегревом того блина, что я не стала беспокоить. Все равно выходные. Я все записала в журнале, – она стояла в позе пай-девочки, и видно было: сейчас начнет отпрашиваться в читальный зал, чтобы посидеть в мороженице с Лопуховым из техотдела.

Вадик Кашинский, смеясь, поспешно двигался к ним.

– Опять любезничает с талантами! – громко сказал он. – Вера Александровна, я старый тертый ловелас и скажу без обиняков: это безудержный флирт!

Верочка отчаянно смутилась, покраснела даже.

– Да, – храбро сказала она.

– Лучше бы со мной, – трагически вздохнул Вадик. – Или аспирантке Карамышева с такой мелочью флиртовать зазорно?

– Неинтересно, – сказала Верочка. – Ты не душевный.

И, к удивлению Симагина, побежала по звонкой лесенке обратно.

– Достаются же кому-то такие девчата, – со вздохом сказал Вадик, провожая ее масляными глазами. – Я уж и так, и этак...