Обыкновенные инциденты

Ленька грудью пошел на хвостатую и розовощекого. Они нехотя отступили, и мы вошли в дыру. Там было сыро.

— Если он вас пригласил, ваши имена должны быть в списке приглашенных. — Хвостатая взяла лежащий на черном ящике усилителя планшет с прижатым зажимом грязным листом бумаги. — Ваши имена?

Мы сказали ей имена. Разумеется, их в списке не имелось.

— Сожалею, — сказала хвостатая. Я увидел, что у нее кривой нос. Теперь хвостатая грудью пошла на Леньку. — Вам придется дождаться мистера Вознэсэнски.

— Мы подождем здесь. — Ленька увильнул от груди хвостатой в сторону.

— Сожалею… Подождите снаружи.

— Снаружи холодно. — Ленька озирался по сторонам, ища выхода из положения.

Это я увидел вдруг Аллена Гинзберга, вышедшего из темных недр помещения к стойке бара. Бар в «СиБиДжиБи» — примитивный загончик с прилавком. Алкоголи помещаются на полках вдоль стен. Автор поэмы «Вопль» сбрил бороду, но я узнал его по последним фотографиям.

— Вон идет Гинзберг! — дернул я Леньку за рукав.

— Аллен! — закричал Ленька. И, бросившись к Гинзбергу, схватил его за руку.

Впоследствии Ленька утверждал, что познакомился с ним в доме одной из еврейских дам. Мне лично показалось тогда, что Гинзберг видит его впервые.

— Андрэй Вознэсэнски пригласил нас. — Ленька указал на меня, оправдывая «нас». — Зыс из май дэр фрэнд — Эдвард Лимонов. Грэйт поэт.

Я пожал протянутую мне влажную руку Гинзберга.

— У нас маленькая проблема, Аллен. Андрей забыл включить наши имена в список.

— Это друзья русского поэта. — Гинзберг взял Леньку за плечо.

Хвостатая и розовощекий заулыбались.

— Идемте, я посажу вас за свой стол. Здесь всего десяток столов, и когда начнут впускать публику, мест мгновенно не будет.

Вслед за сияющей лысиной Гинзберга мы прошли во внутренности щели, к эстраде, и он усадил нас, как мне показалось, за самый выгодный стол. За соседними столами расположились уже зрители. Я отметил пожилую даму в черной шляпке с вуалью, несколько зловещего вида подростка с выведенными белой краской на спине кожаной куртки черепом и костями. Присутствовало и некоторое количество «гуд амэрикэн бойс» — толстошеих, розоволицых, с хорошо промытыми шампунем короткими блестящими шерстяными покровами на головах, с наметившимися, несмотря на крайнюю молодость, брюшками. За самыми ближайшими к сцене столами копошились завсегдатаи: бледные и тонконогие дети Манхэттана — местные punks с Нижнего Ист-Сайда. Дети восточно-европейских эмигрантов — поляков, евреев, украинцев и венгров — целым поколением вошли в панк-движение. Мне они безумно нравились, и я, человек без поколения, с тоской разглядывая их, подумал, что с каким бы восторгом и удовольствием я бы поиграл в их игры, если бы был помоложе. Их девочки — голорукие, тощие шеи торчат из газовых и капроновых облаков, ногти окрашены черным или зеленым лаком, — несомненно вульгарные, были, однако, неотразимо соблазнительны. Бодлеровский, городской порочный секс источали тощие молоденькие сучки большого города. Бледные, полувыбритые черепа. Голубые, белые, зеленые, красные волосы.

— Глазеете на малолеток, Поэт? Задвинули бы? — Ленька ухмылялся, довольный жизнью.

— А вы, Ленчик? Задвинули бы? — Я бессознательно перешел на его лексикон.

Ленька повернулся, скрипя синтетическим, непонятного происхождения плащом на меху, и разглядел панкеток.

— Нет, Поэт. Не моя чашка чая. Тощие, как колхозные курицы. Мне нужна жопа. Знаете песенку, Поэт? «Держась за жопу, словно ручку от трамвая…» — пропел Ленька и расхохотался, как видно, умилившись своей собственной вульгарности. — Я люблю их слегка переспевшими, Поэт! Вон — прекрасный экземпляр Машки! — Он указал на стол, за которым между несколькими седыми мужчинами, может быть, поэтами или друзьями поэтов поколения Гинзберга, сидела овалолицая тетка лет сорока пяти с блядовитым выражением полуоткрытого рта. Большой круп расширялся к сидению, как памятник расширяется к пьедесталу. — То, что доктор прописал! — чмокнул губами Ленька.

Ленька употребляет выражение: «То, что доктор прописал!» множество раз на день. В особо важных случаях он пользуется полной формой: «То, что доктор Фаина Абрамовна Кац рекомендовала». На вопрос, существовал ли в действительности этот фольклорный персонаж — доктор Фаина Абрамовна Кац, или же это собирательный образ советского доктора (во времена нашей с Ленькой юности большинство врачей в больших городах были женщины-еврейки), Ленька обычно лишь ухмыляется.

Гинзберг, пересекши сцену, браво спрыгнул и подошел к нам. На сцене юноши в разрезанных тишортс, в порезы белели девственно бледные городские тела, путались в проводах. Один из них, встав лицом к залу, зажал в руках электрогитару и несколько раз щипнул ее для пробы.

— Аллен, — Ленька приподнялся и стал снимать плащ. — Edward is very famous Russian poet and writer.

— Повторите, пожалуйста, вашу фамилию. — Гинзберг доброжелательно пошевелил губами цвета много лет назад давленой клубники.