Между тем старший посерьезнел. Сделав своим товарищам знак замолчать, он подошел к американцу и заглянул ему в лицо. В черных глазах под тяжелыми веками не было и следа веселья.
– Я с удовольствием приглашу вас в поселок и отвечу на вопросы, но с одним условием. Поклянитесь, что вы ничего общего не имеете с Маскуито.
Американец моргнул.
– Мы и вправду остановились у него на вилле. Но, честное слово, я познакомился с ним только вчера, и знакомство было не из самых приятных.
Индеец испытующе смотрел на него некоторое время, а затем, видимо, удовлетворившись результатом осмотра, кивнул.
– Вы не врете.
Он развернулся и пошел по тропе, бросив через плечо.
– Идите за мной. И приведите в чувство своего товарища. Он уже посинел.
Проходя мимо Бореаля, Роквуд хлопнул проводника по плечу. Тот придушенно вякнул. После второго толчка Бореаль очнулся и, тяжело сопя и сетуя себе под нос, поплелся за кампаса.
Возвращался Роквуд усталый, но довольный. Память в обеих камерах была забита фотографиями. Кампаса, поначалу застенчивые, быстро освоились и с удовольствием ему позировали.
Поселок стоял на небольшой вырубке. Впрочем, поселком это было трудно назвать, потому что все жили в одном большом, крытом пальмовыми листьями доме. В нем обитало около пятнадцати семей. Женщины вместе готовили еду и присматривали за детьми. Мужчины охотились и выращивали тапиоку и бананы на маленькой заболоченной плантации. По поселку бродило несколько тощих собак, а у одного из мальчишек обнаружилась ручная змея. Мать мальчика, робко отводя глаза, поднесла американцу чашку с горячим напитком. Горьковатый травяной настой по вкусу напоминал мате, но был еще более ароматным и терпким.
Седоватый индеец – был он то ли вождем, то ли шаманом, Роквуд так до конца и не понял, – представился как Артур Доминго. Когда Роквуд удивленно поинтересовался, настоящее ли это имя, тонкие губы кампаса изогнулись в лукавой улыбке.
– Белый человек наверняка хочет вызнать истинное имя, чтобы причинить вред бедному индейцу.
Роквуд крякнул, озадаченно почесал в затылке и больше об имени не спрашивал. Оказалось, что синьор Доминго обучался в столичном университете на философском факультете и успел съездить на двухгодичную стажировку в Штаты – оттуда и превосходный английский. Его приглашали остаться преподавателем на кафедре, но он решил вернуться к своему народу. Судя по всему, встретили его отнюдь не шампанским и конфетти – об этой части своей биографии индеец упоминал лишь оговорками. Похоже, племя тогда находилось под сильным влиянием Маскуито, и влияние это синьору Доминго совсем не нравилось. Роквуда так и подмывало спросить, не этим ли разногласиям синьор Доминго обязан двумя бледными шрамами, отчетливо выступающими у него на груди, однако американец удержался. Вопрос показался ему неделикатным.
О головах синьор Доминго распространялся с гораздо меньшей охотой, чем Маскуито. После долгих уговоров он принес две съежившиеся древние мумии, но позировать с ними наотрез отказался.
– Вам, наверное, кажется, что кампаса сотни лет охотились за головами из природной жестокости?
– Нет, почему же. Вот, к примеру, у папуасов в Восточной Гвинее было что-то вроде культа. Воин должен был съесть сердце и мозг врага, иначе соплеменники его ни в грош не ставили.
Роквуд удовлетворенно улыбнулся – он любил прихвастнуть своими знаниями.
– Вероятно, многим папуасам вовсе не хотелось охотиться за черепами. Представляю несчастного жениха, которому родители невесты объявляют – если не принесешь трех черепов, не видать тебе нашей Дороти. И бедняга тащится в соседнее племя и отрезает голову такому же несчастному, замороченному предрассудками. В сущности, у нас творится то же самое, только вместо голов надо предъявить стабильную работу и счет в банке. То же дерьмо в другой упаковке. Ну, вот и у вас, наверное…
Индеец улыбался. Роквуд вновь почувствовал себя идиотом.
– Я что-то не так говорю?
– Нет, почему же. Очень любопытно вас послушать. Не потому, что то, что вы говорите, – истина, а потому, что так думает большинство ваших… соплеменников. Идемте со мной.
Роквуд недоуменно хмыкнул и последовал за кампаса. Они вышли к окраине поселка, и только тут американец заметил, что, кроме большой хижины, есть и еще одна, стоящая на отшибе. В отличие от общинного дома у этой хижины имелась дверь. Похоже, когда-то она прочно завязывалась лианами. Сухие плети до сих пор свисали с того, что можно было бы назвать дверной ручкой.
Кампаса остановился перед хижиной, сложил руки на груди и суховато, лекторским тоном сказал:
– Сюда приводили воина, убившего врага, сразу после убийства. Видите ли…
Тут он обернулся к Роквуду, и американец поразился мрачности его взгляда.
– Мои предки верили, что этот мир, мир леса и поселка, – лишь оболочка. Главное находится внутри.
Тут индеец постучал себя по голове и по груди.