Обвал

И люди, и огонь — все, что могло передвигаться, поползло все выше и выше — туда, где облако гари и дыма кудрявилось в отсветах разрывов.

Подниматься было трудно, но Кашеваров упорствовал, снял плащ и теперь, в генеральском кителе, бросался каждому в глаза. Его обгоняли, а ему не хотелось отставать.

— Давай, давай, товарищ, быстрее, быстрее, ребятушки! В темпе главная сила атакующих, — шептал он, стараясь ободрить не столько бегущих мимо, сколько себя, чтобы почувствовать тот заряд энергии и воодушевления, который испытывают люди в атакующей врага лавине, и ему удавалось эт: крутизна делалась будто положе, и ноги брали новые метры подъема.

Где-то — видимо, при подходе к последней террасе, ибо артиллерия уже умолкла, Кашеваров посмотрел в бинокль и увидел впереди себя, в цепи солдат, залегших для очередного броска, стоявшего на коленях подполковника Кравцова. Он узнал его сразу, обрадовался, потом нахмурился: «Куда тебя занесло, братец, в самое пекло!» Он долго возмущался, пока не возвратились Кравцов и посланный за ним адъютант.

— Посмотри-ка, командир полка, вот с моего места, отсюда виднее. — Кашеваров нахмурился.

Кравцов понял — не для этого позвал Кашеваров, но повиновался, поднес к глазам бинокль. Передовые цепи вздрогнули, колыхнулись — подразделения поднялись, чтобы завершить последнюю атаку. Кравцов отчетливо видел, как отделились, вырвались вперед трое бойцов из взвода разведки. Двоих узнал, вернее, догадался, что это Дробязко и Мальцев. Третий, издали похожий на черный валун, катился непостижимо быстро, прыгая через окопы и камни. И этого солдата наконец он узнал и обрадовался: «Да это же Рубахин! Похвально, Родион, похвально!»

Кашеваров и Кравцов поднялись на плато, к месту, где намечалось произвести разбор генеральной репетиции. Здесь уже не было войск, их отвели заранее намеченными маршрутами к подножию горы. Догорая, тлела подожженная снарядами бревенчатая хатенка, еще дымились воронки. В наступившей тишине слышно было, как где-то неподалеку рвались, глухо хлопая, патроны. Оттуда, где угадывалась Сапун-гора, время от времени доносились тяжелые вздохи крупнокалиберной артиллерии. Вслушиваясь в этот знакомый говор, Кашеваров пытался в уме сравнить прошедшие учения с предстоящим штурмом немецких укреплений. Он знал, что эти вещи несравнимы, но в чем-то чувствовал и их сходство, какие-то одинаковые закономерности, трудности. Сходство еще не было ясно, но он совместно с командирами частей на разборе найдет его, обнажит, подчеркнет и возьмет в основу своих требований, приказа на штурм Сапун-горы…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СТРАХ

1

Конец марта разразился в Крыму холодными дождями, к ночам переходящими в мокрые снегопады. Войска 17-й немецкой пехотной армии, изгнанные в сорок третьем году с Кавказа в Крым, несмотря на непогодь, лихорадочно зарывались в землю, возводили долговременные оборонительные рубежи на каменистых, обрывистых скатах Сапун-горы, прикрывающей ближние подступы к Севастополю, ежесуточно устанавливали железобетонные колпаки с амбразурами для пулеметов и артиллерийских орудий, закапывали тяжелые танки — неподвижные огневые точки.

Однако вся эта гигантская изнуряющая работа, по мнению самого командующего 17-й армией профессора фортификационных наук генерала Енеке, должным образом не поднимала моральный дух у войск — полки и дивизии заметно никли при мысли о том, что сухопутный выход из Крыма уже закупорен 4-м Украинским фронтом, а высаженная в ноябре сорок третьего года Отдельная Приморская армия может в любое время нажать со стороны Керчи. Падал дух у немецких войск и оттого, что советская авиация днем и ночью бомбила морские подступы к берегам, топила транспорты, пытающиеся пробиться к портам с вооружением, боеприпасами и резервами. Не станет ли для 17-й армии Крым Сталинградом — тем страшным кольцом окружения, из которого так и не вышли войска фельдмаршала Паулюса?..

* * *

В пасмурный мартовский полдень к кирпичному одноэтажному дому, расположенному на западной окраине города Джанкой, подъехала доверху загруженная ящиками, различными упаковками бричка. Сидевшие на ней поверх поклаж трое солдат в форме вермахта соскочили на землю и начали было разгружать упаковки, но вышедший из дома офицер в чине капитана, с оплывшим лицом приостановил разгрузку, приказал ожидать и вернулся в дом, в комнату, сплошь загроможденную такими же ящиками, обитыми ленточным железом, и такими же упаковками, что и на бричке. За небольшим обеденным столом, уткнувшись лицом в раскрытую тетрадь, сидел, читая написанное, плотный, с небритым лицом капитан, одетый в потертое обмундирование, на правом рукаве алело пятно крови.

— Иохим, неужели так интересно? — спросил офицер с оплывшим, дряблым лицом, едва присев на один из ящиков, видно подготовленных для отправки. — Отложи. Ну что там, на Ай-Петри, досказывай…

— Теодор, мы туда не могли пробиться. Там пропасть партизан. Потеряли двадцать человек убитыми. Я сам еле ноги унес… Кажется, нам в Крыму делать нечего, песня наша спета. Успеть бы выбраться.