Обстоятельства гибели

— Ну, я так скажу. Думаю, нам действительно пора установить камеры слежения в холодильнике. Не только снаружи, в коридоре и некоторых помещениях. Но и в нем самом. — Марино говорит об этом так, словно всегда считал, что камеры должны стоять и в холодильнике, и даже в самом морозильнике. На самом же деле до сих пор ничего такого он не предлагал. — Вот только будут ли они там работать…

— А почему нет? Снаружи ведь работают, а на улице зимой температура часто пониже, чем в холодильнике. — Бентон пожимает плечами и на Марино почти не смотрит.

Тот же пребывает в возбужденном состоянии, явно наслаждаясь своей ролью в разворачивающейся драме. К тому же и Филдинг никогда ему не нравился. Весь его вид — одно большое НУ Я ЖЕ ГОВОРИЛ!

— Нет, это точно надо сделать, — обращается он ко мне. — Поставим камеры, и все, никакого дерьма. Чтобы никто не думал, что ему это сойдет с рук.

Я смотрю на выстроившуюся рядком обувь у входа в коттедж. Коттедж смерти. Коттедж семени. Некоторые копы называют его Маленьким магазинчиком ужасов[63].

— Камеры, — бормочет у меня за спиной Марино. — Вот стояли бы они в холодильнике, и все бы было у нас на пленке. Черт, а может, оно и к лучшему. Ты только представь, что такое уплывет на «ютуб». Как Филдинг вытворяет это все с мертвецами. Господи иисусе. Хотя в Довере наверняка камеры есть.

Он вручает нам желтые защитные костюмы, такие же, как и у него.

— В Довере камеры точно должны быть, да? Министерство обороны за такую идею двумя руками ухватится, а лучшего момента и не придумаешь, ведь так? В свете обстоятельств ничего лучше и быть не может, когда речь зайдет об усилении безопасности в таком месте, как наше…

До меня доходит, что Марино разговаривает со мной, но я не отвечаю. Что лежит в том ящике, в кузове? Эта мысль не дает мне покоя. В какой-то момент меня захлестывает жалость. Я стою, дрожа на ветру от холода, зажав под мышкой защитный костюм, в то время как Бентон уже натягивает свой.

Марино же продолжает свое, бодро и жизнерадостно, словно мы на карнавале:

— Я уже говорил, хорошо, что сейчас холодно. Даже не представляю, как бы мы работали в жаркий денек, при тридцати с лишним, как бывало в Ричмонде, когда воздух такой, что хоть отжимай, и даже листок не колышется. В смысле, какая ж свинья. Ты только на туалет не смотри — в последний раз смывали, должно быть, в ту пору, когда здесь ведьм сжигали…

— Их вешали, — слышу я собственный голос.

Марино пялится на меня с дурацким выражением лица. Нос и уши у него красные, каска на лысой голове, как крышка пожарного гидранта.

— Как он? — Я киваю в сторону ящика в кузове.

— Наша Анна — просто доктор Дулиттл[64]. Знаешь, она ведь поначалу хотела ветеринаром стать, а только потом в мадам Карри подалась.

Он так и говорит, «карри», словно о приправе, и сколько бы я его ни поправляла — Кюри, как химический элемент кюрий, названный в честь мадам Кюри, — все бесполезно.

— Я вот что тебе скажу. Хорошо, что тепло в доме отключали не больше чем на пять-шесть часов. У таких собак шерсти не больше, чем у меня. Закопался бедолага под тряпье на лежбище Филдинга, но все равно продрог. Трясся, как будто у него припадок. Понятно, перепугался до усрачки. Копы, фэбээровцы, все лезут, да еще в полном боевом облачении. К тому же, говорят, борзые не любят, когда их одних оставляют. У них это… как оно… синдром разлуки.

Он открывает ячейку и, даже не спрашивая про размер, подает мне сапоги.

— Откуда ты знаешь, что там было лежбище Джека?

— Там повсюду его дерьмо. Чье ж еще?

— Нам нужно точно все знать, — снова повторяю я. — Здесь его никто не видел и не слышал, соседей нет. Ты уверен, что он был здесь совсем один? Уверен, что ему никто не помогал?

— Кто? Кто, черт возьми, мог ему помогать вытворять такое? — Марино смотрит на меня, и я вижу по его крупному лицу, о чем он думает. Что я, когда речь заходит о Филдинге, не могу рассуждать здраво. И скорее всего, это понимает не только Марино.

— Исключать ничего нельзя, — отвечаю я и снова спрашиваю, как собака.

— В порядке. Анна его покормила. Принесла цыпленка с рисом из той греческой забегаловки на Бельмонте, постельку устроила поудобнее, обогрев включила. Там сейчас как в духовке. Ему там лучше, чем нам здесь. Хочешь познакомиться?

Марино передает нам толстые резиновые перчатки и одноразовые нитриловые. Бентон дует на пальцы, продолжая писать и читать сообщения. Наш с Марино разговор его, похоже, не интересует.

— Сначала займемся делом, — отвечаю я, чувствуя, что не смогу смотреть на брошенного пса, оставленного в темном, пустом, холодном доме, запертого здесь человеком, который убил его хозяина. По крайней мере, согласно общепринятой версии.

— Все как обычно. — Марино дает нам по ярко-желтой каске. — Вот туда, где те пластиковые лохани. — Он указывает на хлипкую дверь коттеджа. — За периметр выходить не стоит.