Обсидиановый нож

…От своего домика шли пешком. Было раннее — раннее утро, доктор судорожно зевал спросонья, шаги отдавались эхом в стене лабораторного корпуса. За ним горел холодный и сухой осенний рассвет. В лаборатории было тепло. Стартовая команда закончила подготовку загодя и, как всегда, сверх программы, надраила энергоприемники и вымыла бетонный пол. Резко стучали костяшки домино. Входя, Володя и Рафаил переглянулись со слабой, одинаковой усмешкой — за эти три года они стали очень схожими в манерах, как близнецы. Им было приятно видеть свою стартовую команду; может быть, приятнее, чем всех других людей на свете. С какого — то времени все, даже Володина мама, обходились с ними почтительно, но с оттенком жалостливой скорби. «Не то мы сумасшедшие, не то — тяжелобольные», — ворчал Рафаил. Но почтительность ребят из стартовой команды была не раздражающей. Они делали все как могли лучше. Много тщательней, чем требовала служба. Мыли полы. Колькин любимый плакат — с котом — окантовали, в баросфере все блестело… Вот сорок минут до старта, и давно все готово. Вахтенный журнал лежит под настольной лампой.

Рафаил внимательно прочел записи о подготовке, вздохнул, отчеркнул ногтем вверху страницы: «Опыт № 322» — счет шел от первого перемещения пустого аппарата. Экипаж, время старта, приборные данные. Подписи: командир, начальник стартовой группы.

— Пошли, Вова… Ауфвидерзеен, доктор.

— Ни пуха, пи пера, товарищи. Желаю…

— К черту, — сказал Рафаил. — Счастливо, ребята!

— Вам счастливо, — это начальник стартовой, Борис Дмитриевич, а вот гудят остальные — субординация — люк захлопывается, тишина. Володя перебирается с Колькиного места на свое. Колькино место, а? Как упорна память, как долго мы помним, думают они, проделывая привычные операции, проверяя, ставя на нуль, включая и отключая, пристегиваясь, поправляя шлемофоны, оглядываясь. Над ними — пустое кресло.

Удар был сильный. Перья акселерометра вычертили сумасшедшие Гималаи на бумаге, пока баросфера, подпрыгивая, катилась с откоса. Остановилась, едва не уткнувшись люком в почву. Еще некоторое время кресла покачивались в подвесах — метались безжизненные лица под налобниками. Застонал один, второй. Очнулись.

— Вовка, поверхность! Вовка, Вовка, же!

— Ага, сейчас… Поверхность?!

Анализы воздуха. Анализы белка. Токсичность микрофлоры. Температура. Радиация. Норма, норма, норма! Одежда, рюкзаки, тропические шлемы, рации, автоматы с разрывными пулями на грудь. Автостарт выключить! Пошли…

Они вышли через нижний люк, оказавшийся наверху. Баросфера лежала в овраге, вся облепленная давлеными листьями. Дикий лес. Солнце не то восходит, не то заходит… ага, заходит. На западе — теперь можно верить компасу. Люк задраен, работает радиомаяк, можно идти.

…Они шли, почти не останавливаясь, до темноты. Шли по компасу на север — лес был дикий, почти тропический, а Равновесие занимало центральную и северную части Индостана. Они шли по тропам, пересекли несколько оврагов. Тропы были хорошие, но, судя по следам, звериные. Несколько раз слышали рев, урчание, видели слонов. С темнотой стали, зажгли костер, поели. Спать не хотелось — пять часов, как проснулись, не до сна. Посидели, попили кофе, послушали «ти — ти — ти» радиомаяка баросферы. Достали фонари, пошли дальше. У них было всего, на все про все, восемь суток — запас нового «Криолятора». Впрочем, они не думали о возвращении. Шли, светя под ноги фонарями. На рассвете увидели скалистую гряду, пошли к ней, и в скалах, на безопасном месте устроили привал, поели как следует и несколько часов поспали. Сон успокоил взвинченные нервы, и они потратили два часа на рекогносцировку — поднялись по осыпям до верха и осмотрелись. На севере, километрах в пятнадцати, намечалась река. Идти к ней было лучше сверху, по скалам, как раз успевалось до темноты дойти и переправиться на надувной лодке. Трехгодичная полоса невезения кончилась, они это чувствовали.

— А здорово я тебя натренировал, Вовка?

— Признаю. Растряс ты меня, растряс… По кулуару пойдем?

— Давай по кулуару. Запасные очки не забыл?

— Кажется, нет. Странное ощущение, Рафа… когда приемник крутили — в эфире пусто, а в остальном, будто мы на тренировке.

— Одичали мы, дружочек. Мама Кланя, наверно, волнуется.

— Не знаю, — Володя сосредоточенно лез по осыпи. — Камни! Не знаю, Рафа. По — моему, не только мы одичали — привычка, понимаешь, могучая штука. Раз волновалась, два, сто раз, на двухсотом привыкла. Защитная реакция мозга. А сказать ей — обидится.

— М — м, наверно, так… левей держи. А не кажется ли тебе… — начал Рафаил и замолчал.