Обсидиановый нож

На экране что-то изменилось. То, чего ждали эти двое, наступило. Они стояли посреди кабинета на толстом ковре, глядя друг на друга в упор. Справа — Бронг, слева — Риполь. Их имена Василий Васильевич узнал неизвестно откуда — ничего не выражающие, птичьи имена…

— Повторяю, — говорит Бронг. — Я хочу опробовать на себе трансляцию человека.

Он отходит в глубину комнаты, и, когда аппарат показывает крупным планом его лицо — неясное, как скверное клише, с темными глазницами, — Поваров вздыхает и сжимает подлокотники.

Несколько секунд тишины, потом Риполь говорит просительно.

— Это шутка.

— Нет.

— Я отказываюсь слушать. Безответственность, безумие…

— А, бросьте, Рип. Разве я похож на сумасшедшего? — легко отвечает Бронг.

— Не знаю, — угрюмо говорит Риполь.

— Ну, вот, не знаю. Ладно. Я не надеялся, что вы согласитесь сразу. Давайте по пунктам. Первое. Мы передавали всю гамму — от амебы до шимпанзе. Передавали кроликов на пятьсот километров. Приспело время проверить аппараты на Homo Sapiens? Да или нет?

— Не знаю, говорю вам — не знаю!

— Врете. Давно пора. Вы надеялись, что я выкручусь, обойду принцип дополнительности, найду способ передавать, не уничтожая образец? Так? Молчите? Вы проверили формулу? Созидание — знак равенства — уничтожение. Кого же нам уничтожить во имя науки? Симплицию? Ваш ответ, Риполь…

— Господи! — говорит Риполь с отчаянием. — Зачем все доводить до абсурда? Нельзя — значит, нельзя.

— И опять врете. Можно. Это назрело, как фурункул. Если мы завтра не разобьем аппарат кувалдой, послезавтра туда засунут бедняка — за деньги. Или каторжника. Проверят! Рип, мы же не фашисты, мы врачи в конце концов. Надо уж нам, если начали, дружок… Будет Бронг-дубль. И ничего страшного.

Он улыбается и заканчивает церемонно:

— Я бы вас не беспокоил просьбами, но кто-то должен управлять аппаратом.

— Хорошо… Назрело, как фурункул… краснобайство! Я должен управлять процессом, который превратит великого ученого в полуидиота. Это ужасно, разве вы не понимаете?

— Ужаснее отступить у самой цели. Мы двадцать лет работали на одну цель… Послушайте, как это звучит: «Передача человека на расстояние», доктора медицины Бронг и Риполь. Передача человека… Сегодня же ночью поставим опыт, Риполь.

— Бред… Бред и бред! В конце концов, почему вы, а не я?

— Мое право, — отвечает Бронг, и Риполь пожимает плечами: все верно, это его право.

…Поварова опять закружило, но не так сильно, как первый раз, и он различает голоса в гулком пустом пространстве:

— Что… делать… дальше… — грохочет голос Риполя.

— Клиника Валлона… место оплачено… потеря памяти… потеря памяти…

— Старческая потеря памяти, — слышит Василий Васильевич. Он вытирает лоб рукавом пиджака. Кажется, прошло…

— Невинный диагноз, — продолжает доктор Бронг. — Через год-два я вылечусь. Валлон прославится… Я не верю, что интеллект исчезнет при переходе. Что-то должно остаться, какие-то следы. Кот Цезарь меня узнал, бедняга шимпанзе не разучился есть ложкой, а Бронг…

— Начнет говорить по-русски или на санскрите.

— Хотя бы. Я неплохо знаю русский…

Стучат в дверь. Врачи поспешно садятся — старший слева у стола, младший немного поодаль.

— Ритуальное действо, — ворчит Бронг. — Войдите, сестра.

Девушка в белом халате ставит поднос на письменный стол.

— Кофе… Доктор, вы не съели свое яблоко!

— Не съел. Как всегда.

Девушка смеется. Она очень хорошенькая, и Василий Васильевич первый раз легко вздыхает и поднимает брови. Удивительно милое личико!

— Придется съесть, доктор, — она решительно включает верхний свет и берет яблоко со стола.

— Предложите доктору Риполю.

— Опять! Такое превосходное яблоко…

— Сестра Симплиция, скажите, кто это? — Риполь встает, руки в карманах. — Вот, вот этот господин, который отказывается от вашего яблока.

— О! — Симплиция улыбается. Крупным планом ее хорошенькое личико, а потом хмурое лицо Бронга.

— Этот господин — мой шеф, величайший ученый нашего времени. Создатель машины «Диадор», биологического диссоциатора-ассоциатора. Но это секрет. Угодно спросить что-нибудь еще?

Бронг поворачивает лицо, и Василий Васильевич в изумлении, почти в ужасе смотрит на свои худые пальцы, трогает свои щеки, закрывает глаза, чтобы не видеть, потому что лицо на экране — его лицо, и его пальцы лежат на его щеке. Он открывает глаза и, как в дурном затяжном сне, ясно видит свои морщины, резко прочерченные от носа вниз, и тонкие губы, и даже свою повадку — доктор Бронг задумчиво водит мизинцем по подбородку.

— Никогда бы не поверил, — бормочет Василий Васильевич и внезапно находит различие. Конечно! Полного сходства не бывает, это исключено, и вот, пожалуйста, у двойника прямые брови, а сам Василий Васильевич всегда гордился одной своей черточкой — левая бровь у него приподнята и чуть изогнута, и это придает его лицу тонко-скептическое выражение. «Нечто дьявольское», — как говорила Нина, и сейчас он будто слышит ее голос: «Ты у меня — красивый».

«Боже мой, это сущий бред, — думает Поваров, — шляпка, кассирша, двойник, и причем тут Ниночка?»