Обсидиановая комната

– Я должна знать, что твой эликсир и в самом деле действует, а его создание не повредило ни одному человеческому существу.

– Он действует, и никому не было причинено вреда, клянусь тебе, – хрипло сказал Диоген.

Она испытующе посмотрела ему в глаза долгим взглядом.

Почти не осознавая, что делает, он взял ее руку в свои:

– Спасибо, Констанс. Спасибо. Ты и представить себе не можешь, как я счастлив. – Он с удивлением обнаружил, что смаргивает с глаз слезы радости. – И вскоре ты узнаешь, какой счастливой я могу сделать тебя. Идиллия – это не только все то, что я обещал, это нечто большее.

Констанс ничего не ответила. Она лишь смотрела на него своим странным взглядом – оценивающим, выжидательным, непроницаемым. И в то же время волнующим и опьяняющим, как это ни парадоксально. Диоген чувствовал, что обезоружен этим взглядом.

Он поцеловал ее руку.

– Есть одна вещь, которую я должен тебе объяснить. Как ты можешь себе представить, я был вынужден создать и сохранять множество ипостасей. Ипостась, на имя которой я купил Идиллию, зовется Петру Лупей. Он румынский граф из Карпатских гор в Трансильвании, где скрывалась его семья во время советского периода. Большинство членов его семьи были убиты, но его отец сумел сохранить богатство, и Петру – он предпочитает, чтобы его называли Питером, – будучи единственным сыном и последним остававшимся в живых представителем дома Лупей, унаследовал все. Их разрушающийся семейный дом, как говорят, стоит по соседству с имением графа Дракулы. – Диоген улыбнулся. – Мне понравился этот штрих. Я сделал его человеком изысканных манер и вкуса, великолепным модником, остроумным и очаровательным.

– Замечательно. Но почему ты рассказываешь мне об этом?

– Потому что на пути в аэропорт мне придется стать Петру Лупеем и пребывать в этом обличье, пока мы не доберемся до Идиллии. Пожалуйста, не удивляйся моему временному перевоплощению. На Идиллии, конечно, я смогу быть самим собой, но на пути туда, пожалуйста, думай обо мне как о Петру Лупее и обращайся ко мне как к Питеру, чтобы я мог сохранять мою временную идентичность и обеспечить безопасный перелет.

– Я понимаю.

– Я знал, что ты поймешь. А теперь, пожалуйста, извини меня. Мне нужно столько сделать, прежде чем мы покинем этот дом… сегодня вечером, если ты согласна.

– Завтра, если не возражаешь, – сказала Констанс. – Мне нужно время, чтобы собрать вещи… и попрощаться с этой жизнью.

– Собрать вещи, – произнес Диоген, словно эта мысль раньше не приходила ему в голову. – Ну конечно. – Он повернулся, чтобы уйти, помедлил и снова повернулся к ней. – Ах, Констанс, ты так прекрасна… и я так счастлив!

Он исчез в темноте подвального коридора.

27

Проктор попытался подняться, но сумел только встать на колени. Он проверил положение солнца – раскаленный добела диск стоял в зените. Значит, без сознания он оставался около получаса. Едкий запах львиной крови заполнял его ноздри. Он тряхнул головой, стараясь прочистить мозги, и мир вокруг тут же начал вращаться. Глупый поступок. Проктор подождал, пока мир успокоится, сделал несколько глубоких вдохов и огляделся. Рюкзак лежал на песке в сотне ярдов от него, там, где он бросил его во время львиной атаки. Рядом лежал первый мертвый лев – груда рыжеватой шерсти. Второй лев лежал на расстоянии вытянутой руки от Проктора – распростертый, с раскрытой пастью, над его глазами и языком уже роились мухи. Липкая высыхающая лужица крови напитала песок вокруг львиной груди.

Многофункциональный нож, покрытый запекшейся кровью, лежал рядом. Проктор очистил его, несколько раз воткнув в песок, и убрал в ножны на ремне.

Он снова попытался подняться, но оказалось, что у него нет сил. И тогда он пополз по песку, обжигающему ладони. Когда он заскрежетал зубами от боли, между ними захрустел песок. Проктор хотел выплюнуть его, но сквозь пелену жажды и боли понял, что у него крайняя степень обезвоживания: губы растрескались, язык распух, в глазах резь. Вода была в рюкзаке, если только он сумеет до него добраться.

Проктор медленно пополз туда и наконец, охнув, дотянулся до рюкзака и, вжавшись всем телом в песок, потащил к себе. Нащупав флягу, осторожно, чтобы не пролить ни капли, отвинтил трясущимися руками крышку и сделал большой глоток. Вода была почти нестерпимо горячей. Проктор заставил себя остановиться и, делая глубокие вдохи, стал ждать, пока первый глоток не усвоится. Пять минут спустя он сделал еще один глоток. Он почувствовал маленький приток энергии, возвращение ясности. Третий глоток – и все. Если он не сохранит оставшуюся воду, то через двадцать четыре часа умрет.