Общий любимец публики

   Но в кабинете Матова не было. Горничная Дуня возстановляла порядок, нарушенный игроками. Гущин посмотрел на нее, достал из кармана жилета двугривенный и проговорил:   -- Цып... Цып... Цып...   -- Что вам угодно?-- с деланой суровостью ответила Дуня.   -- Понимаешь, я -- гость. И ты, значит, должна во всем мне подражать... Цып-цып! Да ну же, а то ведь я сам подойду...   -- Я уж не знаю, право... Какой вы смешной и на гостя совсем не походите... Покорно благодарю.   -- То-то, недотрога-царевна. Добрый я человек...   Он хотел поймать ее за подбородок, но девушка ловко уклонилась.   -- Нет, уж извините... Пожалуйста, без комплиментов. И всего-то двугривенный дали...   -- Ах, какая ты... Двугривенный -- пустяки, а главное дело -- добрый я человек. Понимаешь? А у добраго человека всегда и другой двугривенный найдется... Вот тебе на орешки, на, получай.   Подавая деньги, он сделал рукой такое движение, как будто хотел обнять, но она с кокетством отступила в угол.   -- Ах, вы, безстыдники... А еще гостем назвались... Ах!..   В дверях стоял Матов и улыбался. Дуня шмыгнула мимо него, как ящерица.   -- Отлично... прекрасно...-- заговорил Матов, покачивая головой.-- Отличный пример подаешь. А знаешь, что по закону полагается за соблазнительное поведение?   -- Что же закон? Закон, Николай Сергеич, как палка,-- о двух концах. А ежели она сама бросилась на меня? Ну, и пошутил с девушкой стариковским делом...   -- Хорошо, хорошо. Не будем о пустяках разговаривать. Давай деньги...   -- Николай Сергеич, голубчик, да в уме ли вы? Из дому близко тысячу рублей унесли... Как я к Ольге-то Ивановне на глаза покажусь? Она и то на меня зверем смотрит. Сюда даже хотела ехать... Насилу ее уговорил. Вот она какая, Ольга-то Ивановна. Прямо сказать, огненный характер имеют. "Я, говорит, все глаза выцарапаю этой дворянке оголтелой..."   -- А ты не повторяй чужих глупостей, ибо для каждаго достаточно своей собственной. Ну, деньги... Сейчас едем к Бережецкому, и я буду отыгрываться.   Гущин вынул из бокового кармана засаленный бумажник и начал отсчитывать деньги,   -- Эх, Николай Сергеич, Николай Сергеич... двести... триста... золотая ведь у вас голова... Ровно четыре сотни.   -- Э, нет, подавай все.   -- Николай Сергеич...   -- Понимаешь: нужно отыграться. У меня своих восемьсот осталось, да ты дашь семьсот,-- ровно полторы тысячи и будет. Это дух возвышает, понимаешь, когда чувствуешь, что в кармане не восемьсот, а полторы тысячи.   Гущип отсчитал еще три сотни, с молчаливым отчаянием, и, подавая, даже отвернулся.   -- Давно бы так, а то любишь кислыя слова разговаривать,-- заметил Матов, засовывая деньги в карман, не считая.   -- А документик, Николай Сергеич?   -- Жирно будет. Получишь потом. За нами и не это не пропадало.   Когда Матов вернулся в гостиную, Анненька, со свойственной ей наивностью, спросила:   -- Ник... Виновата: Николай Сергеич, вы, наверно, занимали опять деньги у добренькаго старичка?   -- Да, как всегда. Вы угадали, барышня.   -- И много?   Матов грузно опустился на кресло, посмотрел сбоку на молчавшую Веру Васильевну и лениво ответил:   -- Угадайте еще раз: столько, полстолько и четверть столько, да ваша новая шляпка в придачу.   -- Не остроумно.   Вера Васильевна продолжала смотреть в сторону, прислушиваясь к доносившемуся из столовой шуму голосов. Боже мой, как все это ей надоело, вот такие пьяные обеды... Люди превращались в каких-то животных, как сейчас Матов. Видимо, он успел еще "пройтись по коньякам" и теперь сидел совсем красный, потный и вообще такой отвратительный. Она боялась заговорить с ним и надеялась только на Анненьку, в присутствии которой Матов не посмеет быть развязным, как позволяют себе пьяные мужчины. А он точно чувствовал ход этих тайных мыслей и заговорил, растягивая слова:   -- Вера Васильевна, бывают такие сны, когда видишь себя и молодым, и красивым, и... и счастливым. Хорошие сны, которые проходят вместе с молодостью.   -- Да, вам, кажется, не мешало бы выспаться: три дня и три ночи трудились за картами,-- сухо ответила Вера Васильевна, оглядываясь на ничего не понимавшую Анненьку.   -- Что такое сон?-- продолжал Матов, не обращая внимания на сухость тона хозяйки.-- Поэт сказал, что сон -- хладное изображение смерти. Да, так я видел сон, Вера Васильевна, и видел во сне вас, какой вы были тогда, то-есть девушкой. Я что-то хотел вам сказать, очень много сказать, а вы все убегали от меня... А вот сейчас я смотрю на вас и никак не могу привыкнуть к мысли, что вы madame Войвод.   -- Ах, полноте, пожалуйста, ребячиться... Надеюсь, вы не удивляетесь, что вы муж своей жены? Все это в порядке вещей... Мы тогда были большими детьми -- и только.   -- Дорого бы я дал, чтобы вернуться к этому детству.   Он посмотрел на Анненьку и прибавил другим тоном:   -- Барышня, вы шли бы к своему папа...   -- Вот это мило!-- обиделась Анненька.-- А если я не желаю? Наконец, это просто невежество...   -- Да и я вас, Annette, не отпущу,-- заявила Вера Васильевна.-- Тем более, что в наших воспоминаниях найдется кое-что поучительное и для вас.   -- Ужасно интересно, ужасно!-- болтала обрадованная Анненька.-- Встреча двух влюбленных после долгой разлуки... Ведь Ник был влюблен в вас, Вера Васильевна? Господа, я не буду вам мешать... Вот сяду сюда на диван, в уголок, и даже возьму книжку в руки, как делают благовоспитанныя барышни в детских книжках с картинками... Вот так...   Она уселась на диван и закрыла лицо раскрытой книгой.   -- Милостивые государи и милостивыя государыни! Меня нет... я умерла...-- говорила Анненька глухим голосом тени отца Гамлета.   Вера Васильевна обняла расшалившуюся девушку и горячо ее поцеловала. Матов точно ничего не замечал, погрузившись в свои воспоминания, а когда наступила пауза, он очнулся и проговорил:   -- Вера Васильевна, неужели и молодость прошла, и ничего больше не вернется... Ничего?!..   -- Как вам сказать, Николай Сергеич,-- заговорила Вера Васильевна уже смягченным тоном.-- Каждый в этом случае думает по-своему... А кстати, вы не забыли, как мы тогда разстались? Не прояви вы тогда чисто-мужской энергии, страшно даже подумать, что могло бы быть...   -- Будемте, Вера Васильевна, называть вещи их настоящими именами. Тогда я просто бежал, и бежал очень некрасиво.   Вера Васильевна засмеялась, а изнывавшая от любопытства Анненька шепнула ей на ухо:   -- Ужасно интересно!.. Он бежал -- это, по крайней мере, начало романа.   -- Герои романов убегают из последних глав, а не из первых,-- пошутила Вера Васильевна.   -- Господа, пожалуйста, продолжайте!-- умоляла Анненька.-- Меня нет, я похоронена...   -- Да, я бежал...-- повторял Матов, точно заколачивал гвоздь.   -- Это было с вашей стороны актом благоразумия,-- обяснила Вера Васильевна.-- Вы только подумайте, что могло бы быть. У вас, кроме головы на плечах, ничего не было... Я была девушкой из разоренной дворянской семьи и могла бы испортить вам всю жизнь в роли вашей жены. Вы меня проклинали бы, а теперь у вас есть все -- прекрасное общественное положение, популярность и наконец общая любовь.   -- Вы смеетесь надо мной, Вера Васильевна? Так знайте же, что мне все это давно надоело и опротивело. Я завидую бедным людям, которые не знают, чем будут сыты завтра. Есть вещи и положения, которыя не меряются успехом, а тем более деньгами. Я понимаю, что вы шутите и зло шутите...   -- Я? Меньше всего... Теперь вы видите совершенно другую женщину, и, надеюсь, мы будем друзьями,-- сказала она, протягивая руку.-- Прошлое миновало, следовательно нужно жить настоящим, ловить момент...   -- О, да... Тысячу раз да!..--горячо подхватил Матов.   Анненька горячо протестовала против такого конца сцены.   -- Господа, это невозможно... Вера Васильевна, вы должны мстить. Ведь он ухаживал за вами, а потом бежал,-- каждая женщина должна мстить.   -- Я и буду мстить,-- ответила Вера Васильевна.   -- Побежденному врагу не мстят,-- засмеялся Матов, проводя рукой по своим волосам.