Общий любимец публики

   Лето для Матова прошло, как мучительная пытка. Больше всего его мучило отсутствие всякой работы. Один день походил на другой. Единственным развлечением были вызовы к следователю по новым делам. Молодой следователь больше уже не стеснялся Матова и раз, когда он машинально закурил папиросу, обрезал его:   -- Прошу вас не забывать, господин Матов, что вы -- в камере следователя.   -- Виноват, господин следователь,-- ответил Матов, бросая папиросу.   -- Вы сожжете мою камеру...   Вновь возбужденныя против Матова дела не особенно его пугали, потому что все сводились, в конце концов, к "банкротству фирмы", как он выражался про себя. Все равно, платежи были прекращены давно, и кредиторы напрасно старались упрятать его в тюрьму, как злостнаго банкрота, тогда как из него самое большое можно было выкроить "неосторожнаго". Более этих дел Матова интересовала поданная им кассация по первому делу, по тут приходилось ждать и ждать.   Лето в Сосногорске всегда было самым скучным временем, и публика разезжалась на местныя воды. Оставались только чиновники и разные служащие люди, которых привязывала к месту служба. Войводы тоже уехали к себе на промысла. Матов видел Веру Васильевну незадолго до отезда, и она опять показалась ему такой худой и несчастной. Она, вообще, быстро менялась, а после болезни в особенности. Войвод тоже что-то хмурился и имел задумчивый вид.   Артемий Асафыч придумал для Матова новое развлечение. Они ранним летним утром уходили за город, в сосновый бор, где протекала довольно бойкая река Сосновка, образуя маленькие островки, затянутые ивняком и ольхой. Здесь "раскидывался стан", т.-е. зажигался костер и делались все приготовления к раннему завтраку. Артемий Асафыч захватывал с собой удочку и с большим терпением таскал ершей, окуньков и плотву. Добыча была небольшая, но для двоих в результате получалась отличная уха.   -- Нет того лучше, как рыбки поудить,-- говорил Артемий Асафыч, устанавливая над огнем походный котелок.-- Точно мы с вами непомнящие родства бродяги, Николай Сергеич... Они вот с такими-то котелками идут из Сибири в Россию.   -- А ты хочешь в Сибирь?-- спрашивал его Матов.   -- Что вы, Николай Сергеич... Сохрани, Господи!..   -- Да не по суду, а по своей воле. Вот меня пошлют, вместе и поедем...   Артемий Асафыч только угнетенно вздыхал.   Матов по целым часам просиживал у горевшаго костра с особенным удовольствием. Огонь наводил на него какое-то мечтательное настроение, и он чувствовал себя бодро и хорошо. В самом деле, много ли человеку нужно, если смотреть с философской точки зрения? Иногда они проводили на островке целый день и возвращались в город только вечером.   -- Вот, слава Богу, день-то и убили,-- говорил Артемий Асафыч, вышагивая какою-то развалистою, утиною походкой.   Когда наступил конец августа и листья начали желтеть, старик проговорил:   -- Вот, слава Богу, и лето прошло...   Матов никак не мог понять этого апо?еоза проходящаго времени, но, со своей стороны, тоже был как будто рад, что скучное время пережито. Каждый новый день точно подвигал его к надежде. Вот только бы принята была и уважена кассационная жалоба, потом смотать дурацкия дела с кредиторами и т. д.   Наступали дождливые и холодные осенние дни. Мелкий, назойливый дождь начинался с утра, и о походах на Сосновку нечего было и думать, а приходилось сидеть дома. Матов или читал, лежа на диване, или ходил из угла в угол по целым часам. В одно из таких утр явился и вызов в суд. Матов даже обрадовался этому, потому что, так или иначе, все должно было кончиться. Артемий Асафыч просто трепетал от страха, точно хотели судить его.   -- Храни, Господи, царя Давида и всю кротость его...-- шептал добрый старик, провожая Матова в суд.-- Вот до чего дожили: ни взад ни вперед. Ох-хо-хо...   Суд продолжался опять три дня, но на этот раз присяжные вынесли Матову оправдательный вердикт. Артемий Асафыч от волнения чуть не упал в обморок и только молча крестился.   -- Слава Богу!..-- повторял Артемий Асафыч, когда возвращался с Матовым из суда.   Матов молчал. Он был и утомлен, и получил неприятныя сведения о ходе своей кассации. Дело могло получить плохой оборот. На дороге его перехватил Марк, с приглашением сегодня обедать у Войводов.   -- Только-что господа с промыслов воротились,-- обяснял он, подавая записку.-- Слава Богу, дела у нас идут по части золота хорошо... Не маленькую копеечку заработал Иван-то Григорьич.   Артемий Асафыч уехал домой один, а Матов отправился к Войводам. Иван Григорьич встретил его, как родного человека. Старик заметно опустился за одно лето, как-то сгорбился и потерял свой обычный цветущий вид.   -- Поздравляю... очень рад...-- разсеянно ронял он слова, думая о чем-то другом.-- Заезжал милейший доктор и сообщил о вашем оправдании... Я был в этом уверен.   -- Как здоровье Веры Васильевны?   -- Она сейчас выйдет...   Несмотря на видимое радушие, Войвод держался как-то странно и несколько раз потирал лоб. Они говорили о промыслах, о разных приисковых новостях и перебирали целый ряд знакомых имен. Больше всех повезло старому Самгину, который открыл новую богатейшую розсыпь. Неистовому старику везло замечательное счастье, и он наживал иногда деньги на приисках, на которых до него другие разорялись.   Вера Васильевна вышла усталая и тоже какая-то разсеянная. Она точно удивилась, встретив Матова, и устало проговорила:   -- Мы не видались с вами целую вечность...   Обед прошел как-то вяло, и Матов тоже чувствовал себя как-то не но себе. Было что-то такое тяжелое в самом воздухе, сменившее прежнюю милую непринужденность, которую везде вносила с собой Вера Васильевна. Говорили о разных посторонних вещах и неинтересных людях. Матов разсказывал, как он проводил свое лето, и Вера Васильевна улыбнулась, кажется, в первый раз.   -- А ведь это очень весело,-- заметила она.-- Какой милый старик этот Артемий Асафыч...   -- Да, ничего... Людей узнаёшь в беде и в нужде, как говорит русская пословица.   После обеда Войвод пригласил Матова к себе в кабинеть.   -- Вы -- любитель хороших сигар,-- обяснил он.-- А Марк подаст нам туда бутылочку краснаго вина...   Сигары у Войвода, действительно, были великолепныя, и Матов охотно согласился. Вера Васильевна незаметно ушла из столовой еще раньше и больше не показывалась.   -- Мы не совсем здоровы...-- обяснил Войвод вполголоса, показывая плазами на дверь, в которую вышла жена.   Когда они пришли в кабинет, Войвод несколько времени ходил по комнате, посасывая сигару.   -- Собственно, у меня к вам есть три дела, Николай Сергеевич,-- заговорил он, когда Марк подал кофе и ликеры.-- Во-первых, я имею точныя сведения, что ваша кассация оставлена без последствий...   -- Я тоже сегодня слышал об этом в суде, то-есть меня предупреждали, чтобы я мог догадаться уже сам...   -- Затем, Лихонин пред своим отездом просил меня передать вам, что он, в случае вашей ссылки в Сибирь, охотно возьмет вас к себе на службу...   -- Что же, это не лишнее... Я могу только благодарить...   -- А третье...   Голос Войвода вдруг дрогнул, и он отвернулся к окну. Матов с удивлением увидел, что он вытирает глаза платком.   -- Иван Григорьич, что с вами?   -- Ах, это так... пройдет...   Войвод повернулся к Матову и проговорил решительно и просто:   -- Видите ли, мы расходимся с Верой Васильевной... да... Это решено и кончено... Я знаю, что она давно любит вас, и что вы, с своей стороны... Нет, я не могу больше... Приезжайте без меня и сами переговорите с ней... Вы уедете в Сибирь, и, может-быть, она будет счастлива с вами...   Старик не мог продолжать, а только отвернулся и, закрыв лицо платком, глухо зарыдал.