Общежитие

«Общежитие», на мой взгляд, вещь неудачная. Вы взяли так называемую «вечную тему» и заключили ее в условия случайные, потому что ведь современная жилищная теснота — явление временное, нехарактерное; Тристан, Изольда, Тангейзер, Дон Жуан, Ловелас, Вертер и прочие страдали не от жилищной тесноты… Это одна Ваша ошибка. Она не была бы таковой, если бы Вы жилищную тесноту «расширили» и углубили, показав ее как неизбежное условие структуры классового общества, но для этого Вам, конечно, пришлось бы взять другой материал. А с тем материалом, который Вы взяли, у читателя получается пессимистический и несправедливый вывод: при советской власти половая путаница осложнена жилищной теснотой…

Затем: в описаниях Вы впадаете в злейший «золаизм» — рвота, сопли, пот, ночные горшки и т. д. Зачем это?..

Пишете вы плохо, мало заботясь о точности, ясности. И слишком много дано в рассказе «черного»[16].

При всем уважении к великому пролетарскому писателю с ним в данном случае трудно согласиться. Во-первых, не случайные, как показалось Горькому, а совершенно типичные условия и обстоятельства, в том числе и жилищную тесноту — неотвязного спутника нашего общества, показал в своем рассказе Зазубрин. Во-вторых, любовная коллизия (роман Зинаиды Спинек и Вишнякова), действительно, проходя через весь рассказ, являясь по существу его сюжетным стержнем, все-таки не исчерпывает содержания «Общежития». Во всяком случае, не замыкает его на интимных отношениях двоих: так или иначе в единый клубок оказываются завязанными все персонажи произведения. И рассматривать драму случившегося в общежития Губисполкома только как результат «половой путаницы, осложненной жилищной теснотой», вряд ли правомерно. Схему «вечной темы» В. Зазубрин «осложняет» острейшими и злободневнейшими для своего времени (да и не только своего) вопросами, касающимися того, как строить в социалистическом обществе бытовые, интимные отношения, как относиться в нем к семье, женщине.

Сам В. Зазубрин на конференции, посвященной обсуждению «Общежития», доказывал, что его «главная задача — ударить по опошленному быту, сказать, что наше отношение к женщине грубо-варварское, хищническое…»[17] И обо всем этом говорит писатель в рассказе резко, горой даже зло, в сгущенных, может быть, красках. Отсюда, кстати, и «злейший золаизм», без которого автору вряд ли удалось бы с такой зрительностью, осязаемостью передать «опошленный быт», а заодно и двойную мораль, им рождаемую.

В рассказе показана не худшая часть общества. Все «живущие в общежитии и уходящие из него день за днем делают большое нужное дело, — отмечает В. Зазубрин. — Они читают лекции в партшколе, служат в Губисполкоме, лечат больных. Все они на хорошем счету. Они и ночью поднимутся «по первой партийной тревоге». Но зато когда никакой тревоги нет, когда они один на один с собой, «тогда — каждый делает, что хочет и как хочет».

Как видим, не бытовые отношения сами по себе в конечном счете волнуют писателя. Речь-то, главным образом, о цельности личности коммуниста, партийного работника, в сфере влияния которого находятся многие другие люди, о нравственном его реноме.

«…Почему партия так ревниво оберегает своих членов от всяких идеологических влияний и совершенно игнорирует опасность влияний физических, половых (а они есть следствие моральной двойственности и нравственной нечистоплотности. — А. Г.)», — удивляется один из персонажей рассказа доктор Зильберштейн, и трудно не разделить его недоумение. Время (и сегодня на сей счет мы имеем массу примеров) убедительно доказало, что, когда идеология оторвана от нравственности, а мораль становится служанкой сиюминутных обстоятельств, прагматизируется, тогда неизбежным становится духовное разложение коммуниста.