Обретение Энкиду

- Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.

- А... вином - это я его поил. Он мне жизнь спас.

Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за руку. Сжал.

- Он этот глоток вина потом долго вспоминал...

- Почему? - поразился я.

Хашта пожал плечами.

- Вино хорошее было... Он знаете как говорил? Много, говорил, я вина в жизни выпил, но самое лучшее - то, что от души... Одно - в харчевне у Харранских ворот, из рук пригожей девки, а другое - поил меня, говорит, один раздолбай после боя у реки Дуалу...

- Ну, и какой я был?

- Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли...

Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели на кухне, за столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них нос к носу.

- Обед в термосе, - сказала Цира, не поднимая головы.

Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин термос, достал бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое термоса. В комнате запахло съестным. Тушеная картошка с куриными фрикадельками. В томатном соусе. Умеет Цира порадовать мужчину.

Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками. Съел быстро, обтер руки об одеяло и направился на кухню. Выбросил пустую тарелку. Ведро было переполнено.

- Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, - сказал я.

Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня виновато.

- Я сейчас, Цира, - сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на помойку. Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из ведра и упала на пол. Тотчас же кошка, доселе невидимая, - караулила, что ли? - возникла из небытия и принялась с топотом гонять бумажку.

Я всегда считал, что кошки - бесшумные твари. Что они крадутся на мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви, бегала с топотом, какой не снился самому завзятому барабашке.

Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в бумаги.

Это были грамматические упражнения.

- Ну что ты во все суешься? - недовольно спросила Цира. - Кто тебя звал?

- Во даешь, Цирка! - сказал я развязно. - В конце концов, это моя квартира. А Мурзик - мой раб.

- Он уже почти не раб.

- Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не выправил.

- Все равно, Энкиду...

- Только этого нам и не хватало, - сказал я. - Энкиду-коммунист. А ты что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику листовки писать? Призываешь к мятежу с бомбометанием? Злокозненным комми потворствуешь?

- Я у Мурзика ошибки проверяю, - сказала Цира холодно. - У него, между прочим, завтра контрольная по вавилонскому.

- Покажи.

Я взял листок и стал вчитываться в мурзиковы каракули. Неумелой рукой беглого каторжника было выведено:

КАГДА РАБОЧИЙ КЛАС АСВАБАДИЦА,

ТО СДОХНЕТ ВОВИЛОНСКАЯ БЛУТНИЦА.

- "Вовилонская", - фыркнул я, бросая листок обратно на стол.

Цира аккуратно исправила "о" на "а" и сердито велела не мешать.

Когда Мурзик вернулся и осторожно поставил ведро на место, я сказал ему:

- Мурзик, как пишется слово "Вавилон"?

- А?

- Через "о" или "а"?

Пока Мурзик соображал, Цира подняла голову от листка и встряла:

- В "Вавилоне" и "о" и "а" есть. Головой бы думал, брат Энкиду.

- Цира! - зашипел я. - Ты мне весь педагогический процесс ломаешь.

Мурзик присел рядом с Цирой, но глаз от меня не отрывал. Вид у него был настороженный.

- А что, - тревожно спросил он, - не так что-то?

Клинья, выводимые Мурзиком, шатались и падали друг на друга, как пьяные. У Циры почерк был тонкий, неразборчивый, но уверенный. Даже самоуверенный какой-то.

- Дело такое, господин, - объяснил мне Мурзик шепотом, чтобы Цире не мешать. - Если я завтра эту контрольную хорошо напишу, корки дадут, что я грамотный. А с этими корками мне в редакцию ход открыт... Там привечают, если кто из эксплоатируемых творить захочет... Только баба эта кривоногая, она у них главная, оказывается, все исправляет и переправляет... Только имя оставляет, ну - подпись, то есть... Кто заметку сочинил...

- А про что заметки?

- Про разное. Про издевательства рабовладельцев. Про эксплоатацию. Про разные успехи...

- Чьи?

Цира подняла голову и сказала, что мы ей мешаем. Мы замолчали. Она снова уткнулась в мурзикову писанину, старательно шевеля губами над каждым словом.

Мурзик еще тише сказал:

- Про успехи - это если кто освободился благодаря партии или ловко обличил кровососа... Я у них за бескомпромиссного борца канаю. Потому что под смертным приговором хожу, чудом спасся, а новый хозяин смертным боем меня бьет. За это... вольнолюбивый и несгибаемый нрав.

- Это кто тебя смертным боем бьет? - спросил я, повысив голос. - Это я, что ли, тебя смертным боем бью?

Мурзик покраснел.

- Ну так а что...

- Да я на тебя две сотни сиклей выложил, на ублюдка, чтобы ты... А ты... Такое сказать! Про брата!..

Цира стукнула кулачком по столу.

- Вон из кухни! - прикрикнула она. - Оба!

Я резко встал и вышел. Мурзик поплелся за мной, бубня:

- Сами же велели... в доверие...

Я не отвечал. Я и сам не знал, что меня это так разобидит.

Седьмым Энкиду оказался наш одноклассник Буллит. Ицхак заявил, что давно подозревал нечто подобное. Любой из нас мог заявить то же самое, просто Ицхак, как всегда, успел первым.