Образ

Не все творческие порывы в угнетенном состоянии лучатся красотой, что убеждает нас в том, что творчество – это, в первую очередь, способ самовыражения, возможность найти отдушину.

«Роман Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком» был опубликован в том же году, когда она совершила самоубийство. Литературная хроника о нервной депрессии, лечении электрошоком, неудачной попытке самоубийства и… Выздоровлении?

Демоны, преследующие Врубеля; маниакально-депрессивный психоз, запирающий Гоголя в стенах собственной комнаты, из которой не представлялось возможности выйти. Депрессия Вирджинии Вульф утащила её на самое дно, утопив вместе с писательницей её надежды на лучшую жизнь.»

Достоевский, Андерсен, Шуберт, Дали, Бах, Левитан, Гете, Диккенс, Рахманинов, Моцарт, Бальзак… Можно продолжать чуть ли не до бесконечности.

Гении? Да. Счастливые ли люди?

Вода гневно закипела.

– До безобразия несчастны, но находили в себе силы создавать что-то прекрасное, – в пустоту шепчу я, откладывая телефон. Разрываю картонную тубу со спагетти и высыпаю их в стальную кастрюлю.

– Здоровые люди всегда счастливы, у них нет нужды в преобразовании мира.

Моя рука зависает над кастрюлей. Пар от горячей воды, обволакивающий кожу кисти, вынуждает меня отложить коробку.

Медленно разворачиваюсь в противоположную сторону, ожидая увидеть собеседника. Кухня пуста.

В голове пронёсся ворох мыслей: «Я закрыла входную дверь?», «Кто-то шёл за мной на улице?», «Сильно я покалечу себя, если выпрыгну из окна третьего этажа?», «Какие границы у самообороны?»

Мне точно не померещилось, не так глубоко я ушла в свои мысли.

Заметив малейшее движение, я мгновенно перевожу взгляд.

Его рука стесненно потирает заднюю сторону шеи.

Такого не может быть.

– Я тебя напугал? – матовое лицо Давида морщится от неловкости.

Отхожу от плиты и, чуть наклонившись, вглядываюсь в его плоские, но влажные и тревожные глаза.

Он распахивает рот, чтобы сказать что-то ещё, однако я прерываю его, от страха дёргаясь и толкая мольберт на спину. Полотно рухнуло на пол, и я пулей вылетаю из кухни, резко заворачивая в спальню.

Замешкалась на пару секунд в проходе, после чего чуть не запрыгнула в кровать, роясь в складках мятого одеяла. Неловко плюхаюсь с матраса на пол и судорожно перекладываю на рабочем столе книги, скидываю карандаши и ручки.

– Чёрт, да где же он!

Холодок осознания окатывает меня с головы до ног. Прямо в домашних штанах и растянутой белой футболке уверенно шагаю в коридор. Натягиваю первые попавшиеся кеды, снимаю бомбер с вешалки, попутно хватая ключи с тумбочки. Чуть не сношу дверь, тяжело навалившись на неё. Запираю квартиру, не выключив свет на кухне.

Уже на улице накидываю бомбер и дрожащими пальцами набираю номер.

– Алло? – звучит удивленный голос.

– Адам, можно я приеду?

***

Перепугалась я не на шутку, отчего только спустя получаса ходьбы заметила отсутствие велосипеда. Обычно Адам забирал меня на машине, ведь путь до его дома не близкий.

Идти предстоит в микрорайон частных домов, он расположен рядом с набережной. Некоторые жители частного сектора имеют личный участок пляжа, огороженный от центрального пляжа белым низким забором из покрашенных брусьев.

У семьи Адама – лишь идеально подстриженная лужайка.

На полпути я задумалась над тем, чтобы заказать такси, к слову, мне ещё и Адам продолжал писать, спрашивал встретить ли меня. Я упорно игнорировала его, так как хотела побыть с мыслями наедине. Чем дольше я шла, тем больше начинала сомневаться в произошедшем. Могло ли мне показаться, что картина разговаривает? Галлюцинациями я никогда не страдала, да и такого недостатка общения не испытывала, чтобы беседовать с изображением.

***

– Привет, – он тянется, чтобы обнять меня, но я несмело выставляю руку вперёд.

Адам делает вид, что не заметил этого. Закрывает за мной ворота, и я пропускаю его вперед по дорожке, выложенной крупными булыжниками разных оттенков серого.

Раньше его мама сажала в клумбах цветы: огненные бархатцы сопровождали гостей от ворот до крыльца дома. У петуний был отдельно отведённый небольшой участок с одной стороны лужайки, с другой – пытались разрастись однолетние георгины ненавязчивого розового цвета. Главной гордостью был львиный зев бордово-лилового цвета, расположившийся вдоль стен дома. Цветы тянулись до самых окон.