Обратный счет

— Она всего один раз тогда пришла ко мне в больницу. Знаешь зачем? Чтобы сказать, что я жадный ублюдок. Что Федька погиб из-за меня. Она ведь знала, что мы спускались под землю. Я не стал перед ней оправдываться.

— Ну а зачем ты ей подробности-то рассказал? Ну спускались, ну мало ли что там могло на самом деле случиться? Зачем ты себя оговорил, придурок?

— Потому что я действительно считаю, что Федька погиб из-за меня! — почти выкрикнул Игорь. — Он же всегда меня слушался. Мне просто надо было ему сказать, что мы возвращаемся, и оттащить от этого проклятого сундука. И все, Максимка, и все! И он бы был сейчас с нами!

— Запомни, глупый, — зло проговорил Бэтээр, — Федька погиб потому, что его час настал, тебе понятно? Ни ты, ни кто другой в этом не виноват. Если бы тогда пробил твой час, то будь спокоен, камень бы не промазал.

— Ты еще что-нибудь про судьбу мне расскажи.

— Про судьбу не буду, потому что не верю. Но брать на себя лишнее не собираюсь и тебе не советую. Я пошел. Пока. Поправляйся, короче.

И он пошел, но возле двери его остановил голос Баскетболиста:

— Слышь, Максим. А что она про меня говорила?

— Я думаю, подростки какие-нибудь залезали погреться, — неуверенно произнесла Надежда.

— Почему не бомжи?

— Так не воняло же. Кирилл, сама знаешь, какой брезгливый, он запашок учуял бы с самого порога, если бы эти захаживали. И не пропало ничего, даже из еды.

— А подростки, по-твоему, такие благородные. Залезли погреться и даже ни одного неприличного слова на стене не написали. А нетбук они тогда зачем расколотили?

Надя пожала плечами. Ей самой эта версия казалась слабой, но никакой другой все равно не было. И она сгенерировала предположение:

— Наверно, они просто на него рассердились. Видят — компьютер, захотели включить, а он на пароле. Пароль взломать не смогли и обиделись.

Инка недоверчиво посмотрела на нее, но промолчала, а потом спросила со значением, где это разгуливает ее племянничек и почему его до сих пор нет дома. Надежда ответила, что Андрей уже взрослый и позволяет себе иногда задержаться по вечерам, забывая, к сожалению, предупредить ее об этом. Но именно сегодня он позвонил и сказал, что приедет не раньше одиннадцати. И тогда Инка предложила тяпнуть.

Глава тридцать вторая

Они тяпнули по маленькой и заели сыром и маслинкой. Тяпали коньяк, поэтому закосели быстро, и Инессу проняло. Она разнюнилась, хотя Наде было не очень понятно, то ли она жалуется на судьбу, то ли ругает себя. Все вместе, все в одном флаконе.

Инка говорила с пьяным надрывом:

— Вот скажи мне, Надь, как я только дошла до такой жизни, а? На эти позорные курсы рванулась, омоложения, блин, ждала… И между прочим уже собиралась плеснуть в какую-нибудь накрашенную морду уксусной кислоты. С собой в сумке таскала, ты прикинь? Я же умный человек, Надь, у меня же высшее техническое! Ну, как же я не прочухала сразу, что она мошенница, мошенница! Но я все-таки думаю, что и гипноз тоже был, как ты считаешь? Точно, был, не обошлось здесь без гипноза! Какая же она тварь, на чем играла! На нашем женском горе играла, сволочь! Ты ее не защищай, не защищай, не надо! Ей бабла захотелось до опупения, душу свою на продажу выставила. Надо же быть такой алчной идиоткой! И этот Феликс, я считаю, не самый негодяй, Надь, хоть и убийца. Хоть он и на тебя покушался.

Она посмотрела на Надежду косым взглядом опытного провокатора, но Надежда помалкивала, опасаясь не без основания, что при ее участии Инкин надрыв может шквально перерасти в истерику, а в истерике та была неукротима. Инесса продолжила выступать в одиночку:

— Надь, ну а я сама в кого превратилась, ты мне ответь?! В монстра? В ведьму?! И все из-за чего? Вернее, ради чего? Вот ты можешь это понять, а, Надежда?

Надя методично пережевывала сыр и упорно хранила молчание, стараясь не особо вникать в Инкины причитания из опасения самой заразиться микробом злой тоски. Тем не менее, если уж она вытащила ее из передряги, то теперь придется продолжать творить добрые дела, успокаивать и вытирать сопли.

Инка еще плеснула, и они снова выпили, сунув в рот по маслинке. Тут выяснилось, что самобичевание вкупе с самообличением ей уже надоело, и она перешла в атаку, хотя никто ее не думал задевать.

— Вот ты на меня с осуждением, а что ты обо мне знаешь? Ты хоть знаешь, каково это — смотреться в зеркало и видеть, что сделалось с твоим отражением? Как оно изменилось? И наблюдать изо дня в день, как оно продолжает меняться? Обрати внимание — бессильно наблюдать. И понимать, что это даже не старость. Это ее преддверие. Но старость уже тебя ждет, где-то тут, поблизости, в засаде. Причем это будет именно твоя старость. Не тети Нюры, не бабы Мани, а именно твоя. Персональная. А ты ведь уже привыкла быть молодой, и тебе совершенно не хочется, чтобы без твоего согласия в тебе, подчеркиваю, в тебе, а не в тете Мане, вдруг начала грузиться какая-то программа самоликвидации. И в зеркале ты скоро увидишь не себя, а сморщенную жабью морду. Или что у жабы, рыло? Прикинь, как весело. Так весело, что выть хочется, веришь?