Обратный отсчет

— Пару часов?! — восхитился осанистый медик в белом халате, не сходившемся на животе. Старлей пригляделся и узнал: полковник медслужбы Якименко, госпитальный начмед. — Ты, старший лейтенант, проспал уже тридцать шесть часов, и еще бы, наверно спал, если б тебя не добудились. Мы тут уже советоваться начали, как тебя из комы выводить!

— Тридцать шесть часов?! — Теперь пришел Хантеров черед изумляться. — Разве так бывает? Без воды, без еды… И до ветру не ходил… — Он словно разговаривал сам с собой.

— Глюкозу и физраствор тебе вводили внутривенно, — успокоил Седой, — а вот почки действительно забастовали. Но это дело временное. Сейчас санитарки тебе все организуют. Главное — ты в сознании.

— Дурдом какой-то, — пробормотал Хантер, отваливаясь на подушку.

Толпа в белых халатах мало-помалу рассосалась, а соседи по палате поведали о том, что произошло после того, как он уснул.

Часа через два снова явилась Галина. Пощупала пульс, оттянула веки и посмотрела реакции зрачков, измерила температуру. Раненый никак не реагировал. Тогда старшая сестра вызвала дежурного врача, вдвоем попытались разбудить — без всякого успеха. Следом примчался начмед, осмотрел Хантера и решил, что после ранения и сложной транспортировки организм раненого крайне истощен. Сошлись на том, что будить пока не следует, ограничились капельницей.

Между тем раненый продолжал спать, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Миновала ночь. С утра в палате появился Седой, внимательно осмотрел «спящего царевича», не нашел серьезных отклонений от нормы и подтвердил вывод начмеда — организм истощен, крайне нуждается в отдыхе.

К тому моменту, когда Хантер проспал сутки, созвали консилиум специалистов, в составе которого были в том числе и какие-то светила с военно-медицинского факультета. Осмотрев раненого, медики сошлись на том, что организм самостоятельно решит проблему пробуждения, и посоветовали не будить. Однако еще через двенадцать часов все-таки приняли коллегиальное решение привести десантника в чувство. Для этого потребовались радикальные средства, и они подействовали.

Старшему лейтенанту было неловко чувствовать себя причиной всеобщего переполоха. Все тело затекло и ныло, в голове стоял гул, как в улье, во рту был отвратительный вкус, словно накануне принял на грудь не меньше литра. А вскоре возникла еще одна проблема — посетить туалет. На спинке стула, стоявшего у кровати, висел больничный прикид — коричневые фланелевые брюки и такая же куртка, на полу — новехонькие черные кожаные тапки. Александр с трудом сел и, морщась, натянул на себя госпитальное. По ходу заметил на вороте куртки аккуратно подшитый, явно женской рукой, свежий подворотничок…

— Слышь, Прораб, — десантник с ходу приклеил военному строителю прозвище. — Одолжи-ка костыль. Пока бабья нет, до ветру сбегаю. Что ж мне, как паралитику, под себя ходить?

— Держи, Царевич! — Прораб усмехнулся, допрыгал на одной ноге до Сашкиной койки, держа загипсованную перед собой, и озабоченно спросил: — Может, помочь?

— Справлюсь, — блефанул Хантер, с трудом нанизываясь на костыли.

Опыта обращения с костылями не имелось никакого, сил — тоже. Александр оттолкнулся, выпрямился рывком, попытался сделать шаг, опираясь на костыли, — и его понесло в сторону, с опасным креном, по кругу, как подбитую «вертушку»[9].

И лишь вмешательство Костяной Ноги и Бриллиантовой Руки (так он нарек про себя другого майора — с гипсом на руке) спасло от «жесткой посадки».

— Ну вот, — подвел итог Игорь Васильевич. — Силенок у тебя и в самом деле еще в обрез. Но есть и положительный момент — твое стремление передвигаться самостоятельно. Все у тебя будет нормально. Виталий, — обратился он к Бриллиантовой Руке. — Подсоби старшему лейтенанту, пусть подвигается. Все же лучше, чем два дня подряд под покойника косить!

С помощью мотострелка Хантер кое-как допрыгал до туалета. По пути временами накатывало, становилось совсем хреново, да так, что пот заливал лицо. Тогда приходилось делать передышки. И все же он упорно продвигался к цели. А когда добрался к заветному кабинету, ощутил радость самой настоящей победы. И не какой-нибудь, а самой главной — над самим собой, над собственной судьбой, вознамерившейся намертво приковать его, Петренко, к койке в неполных двадцать шесть.

Возвращался опять же с помощью майора, сияя, хотя ногу дергало, будто под током. До палаты оставалось не больше трех шагов, когда откуда-то вынырнула Галина-Афродита — такая же белая, холодная, неприступная.

— Вы что себе позволяете?! — испуганный возглас старшей сестры разнесся по всему коридору. — Кто вам разрешил вставать?

— Тише, Галина Сергеевна! — Хантер приложил палец к губам, зажав костыль подмышкой. — Ничего особенного — просто маленькая прогулка, чтобы взбодриться и не вырубиться снова на полсуток.