Обратный отсчет

– Теперь это твой диван, Азаль. После смерти вещи меняют хозяев. Он хотел, чтобы диван достался тебе.

Она вылезла из машины. Я знал – хочет проверить, хватит ли у меня духу войти за ней в дом. Так я и сделал, хотя не потому, что духу хватило. Мне предстоял еще долгий путь, который я пока не осмыслил. За два дня проехал больше, чем за много лет. Дома поход в сортир представлял собой десятиборье. Здесь, в угаре, чувствуя, как под ногами дрожит земля перед следующим легким землетрясением, я нуждался в передышке.

Догнал ее у дверей, она их открыла, не говоря ни слова. Я вошел и упал на диван. Она села в кресло напротив меня, качая головой.

– Любое личное дело превращается в политическое. Кругом политика.

– Ох, Боже. Парень просто делал свое дело. Люди, мимо которых мы ехали по дороге к могилам, наверняка сразу выхватили сотовые телефоны. И сообщили типу в фургоне, что тут разъезжают какие-то ненормальные. Он был обязан нас выставить. А если бы мы не уехали, обязан был вызвать полицию. Потом к нам подвалил бы какой-то говнюк из полиции на слоновьих ножищах – так что я поступил абсолютно разумно.

– Нет, это как раз политика.

Я часто понимаю обезьянью жажду насилия, желание двинуть кому-нибудь костью в лоб. Азаль мне нередко внушала такое желание, и внушила теперь. Она мне перечила. Угнетала меня. Расстреливала из пулемета мои мозги. Изрешечивала, посмеиваясь над пробитым телом, сквозь которое сочился свет. Я был уткой в никогда не закрывавшийся охотничий сезон.

Потом она сказала ни с того ни с сего, должно быть, чтоб снова меня испытать:

– Ну, давай.

– Чего?

Азаль стала расстегивать кофточку. Ох, нет, только не сейчас. Джонни, Джонатан и, тем более, Джон Томас сейчас просто не может.

– Не слишком удачная мысль возобновлять отношения.

– Кто сказал, будто мы возобновим отношения?

– Я устал.

– Сама справлюсь.

Тут я понял – вот это политика. Все, что угодно, только не секс. Азаль пристроилась рядом, началась возня.

– Может быть, это я хочу тебя убить, – прошептала она, хоть, наверно, подразумевала герменевтическое[19] исследование лингвистического использования садомазохистских откровений Эдипа на кушетке у психиатра.

Мне надо было б взглянуть на собственные ступни, не вынесены ли туда сноски. Я сдался – будь что будет.

А потом вдруг, приложив больше силы, чем намеревался, столкнул ее с себя. Она грохнулась на пол, чуть не ударилась головой о журнальный столик, взглянула на стекло, едва не ткнувшись в него лицом, а потом на меня.

– Ты сделал мне больно.

– Дай передохнуть.

– Ты это сделал нарочно. – Она указала на портрет шаха. – Мой дядя работал в САВАК. Знаешь, что такое САВАК?

– Угу, угу, секретная шахская служба. Не сумели вернуть его, перебрались сюда. Теперь служат на автозаправках, да? Или спиртным торгуют. Я несколько раз покупал бутылки у пары бывших палачей. Похоже, ты мне угрожаешь?

– Правильно. А теперь проваливай отсюда к чертовой матери. Раздевайся. В этой одежде ты не уйдешь.

Я переоделся в ванной, а выйдя, увидел, что она зачем-то направилась в гараж. Бросился к своей машине, повернул ключ зажигания – двигатель не завелся.

Посмотрел на открытую дверь гаража с алюминиевыми жалюзи, за которыми виднелись ее ноги. Машина не заводилась. Азаль целиком появилась в дверях. С какой-то жестянкой в руках. Зажигание не срабатывало. Она зашагала к машине. При следующей попытке мотор чуть не заурчал, но, хрипнув заглох. Я снова повернул ключ, а она успела сорвать с банки крышку и вывести синей краской на капоте слово «ТРАХНУТАЯ» над «ЖОПОЙ».

– Какого хрена…

Мотор затарахтел. Я повел машину задним ходом по подъездной дорожке, она догнала, вцепилась в ручку дверцы, рванула, плеснула мне краской в лицо. Успела испачкать левую щеку, прежде чем выпустить ручку. Я прибавил скорость, убираясь оттуда.

Ее еще видно было в боковое зеркало, нисколько не ближе, чем на самом деле, – дальше некуда.

– Азизам, никон, – сказал я, помахав удалявшемуся отражению.

На планете с синим солнцем у меня был бы типичный крестьянский загар. Я смахнул очередную слезу. Глупый ублюдок, движимый весомой, но бессильной совестью – отказавшим мотором. Казалось, будто все будет правильно, если добавить цифры в одну колонку, а не в следующую. Мы с Азаль спорили насчет своих позиций, пока они не пересеклись на той дороге, по которой я снова от нее ушел.

Я не механик. Остановился у хозяйственного магазина, купил аэрозоль с краской и растворитель. Выйдя, плеснул в лицо растворителем, вытер рубашкой и пошел к машине с надписью «ТРАХНУТАЯ ЖОПА», на которую глазели люди на стоянке.

«Извини, Пегая», – попросил я, понимая, что эта машина, старая ослица, мой самый верный и преданный друг.

Открыл банку с краской и, как мог, замазал капот. Машина словно вышла из магазина уцененных товаров. Лицо у меня покраснело от химического ожога.

Ночью, отъехав на приличное расстояние, пришлось остановиться, обождать, пока все уляжется в моих бездонных мозгах. Оставалось одно, и я точно знал, где это будет, знал, что будет после того. Ничего предугадать невозможно.