Обратной дороги нет

— Какое заявление? Какие девушки? — спокойно спросил Иван. Он не сразу понял шутку — в том-то и был весь эффект, на который рассчитывал насмешник Крамцов, успевший рассказать товарищам о том, как вчера в профилакторий доставили соллюкс — искусственное солнце. Врачи аэродрома решили «зарядить» своих подопечных изрядной порцией ультрафиолетовых лучей, которых так не хватало летчикам-северянам.

— Ну, ты же заявление писал командиру: «Поскольку молодые годы провел на черноморском побережье, рядом с женским пляжем, прошу обеспечить…»

— Да ну тебя, — отмахнулся Иван. — Отстань.

— После полетов махнет Иван прямо в Крым! — не сдавался Крамцов. — А то у нас солнце неживое… и девицы тоже.

Летчики рассмеялись. Соболев довольно оглядел знакомые, задубелые от полярных ветров лица — что ж, день начинался как надо. Через час-другой эти двадцатипятилетние шутники усядутся в кабины своих машин неузнаваемо строгие, сосредоточенные, собравшие воедино всю энергию нервов и мышц. А сейчас, по узаконенной летным братством традиции, они выверяли барометр настроения, моральную зарядку каждого. Как всегда, стрелка показывала «Ясно».

Над головой висела непробиваемая двухъярусная пелена туч — она не видна была во тьме, она лишь угадывалась тем особым чутьем, которое вырабатывается у каждого опытного пилота.

— Ну, двадцать минут на завтрак — и за работу, — сказал подполковник Демин. Подполковник ничем не выделялся среди других пилотов, такой же крепко сбитый, в такой же пилотской куртке. Но сразу чувствовалось — он здесь старший и каждое его слово — закон. Демин был из числа тех командиров, которых всюду называют за глаза «батями» и которых можно встретить в каждом авиаподразделении, на каждой подлодке или погранзаставе, — словом, в любом небольшом и крепко сколоченном военном коллективе.

Ивану, для которого Демин был одним из первых учителей, сделавших из него, «сырого» выпускника летного училища, опытного, умелого пилота-перехватчика, особенно нравилось то, как просто и коротко говорил полковник о полетах: «работа». Ну да, это и была работа, и особенно ощущался смысл короткого емкого слова сейчас, когда с отдаленного летного поля, как призывы заводских гудков, доносились завывания реактивных машин, разогреваемых механиками.

И отец, и дед, и прадед Ивана Соболева были рабочими людьми, и сам он, военный летчик, считал себя прежде всего рабочим человеком — ведь недаром он уходил затемно и в темноте возвращался, как настоящий труженик. А работа выпала ему не из последних по значению и не из легких.

И в это утро, трясясь в автобусе, который подпрыгивал на выбоинах дороги, ведущей от поселка к аэродрому, и прислушиваясь к разговору товарищей о крымских отпускных впечатлениях — еще продолжалась традиционная утренняя «травля» с ее шуточками и добродушным подтруниванием, — он думал о тех людях, которые идут в эти часы на заводы, в лаборатории, на поля, в библиотеки, институты. По всей стране зажигаются огни в окнах, и свет этот, как эстафета, бежит с востока на запад, от города к городу, от села к селу. Сколько людей встречает в эти минуты новый день, и никто из них и знать не знает о капитане Иване Соболеве, или о капитане Алексее Крамцове, или о подполковнике Демине. А между тем, не зная никого, они полностью доверяют им — часовым воздуха, иначе разве были бы они спокойны, уверены в будущем?

Каждый раз, когда Иван видел свою машину, он испытывал волнение и гордость — действительно, она была не только грозным и надежным оружием, она была очень красива и изящна. Даже в состоянии покоя самолет представлялся как бы наполовину в полете.

Его машина была новеньким, сверхскоростным, всепогодным истребителем-перехватчиком и поэтому пользовалась особым вниманием технарей.

Уже пришло время рассвета. Здесь, за Полярным кругом, нельзя было сказать о рассвете «рождается» — зари нет, утреннее сияние словно растворено в воздухе, в каждой частице. Постепенно воздух светлел, уже холодно поблескивали на летном поле округлые тушки фюзеляжей, уже вычерчивалась легкая, застекленная башня стартового пункта.

Ревели граммофонные глотки двигателей, горячие струи, бьющие из турбин, подметали выпавший за ночь снежный пух. Соседний истребитель задрожал от огненного усилия турбины, его носовое, вогнутое внутрь, чуть срезанное акулье сопло со свистом втягивало воздух. Механик, стерегущий опасную зону у сопла, предупреждающе поднял флажок.

Картина предполетной суеты, в которой был свой особый, строго размеренный ритм, развертывалась перед глазами Соболева. Он радовался ей и в то же время сожалел, что не может первым, как подполковник Демин, вылететь на разведку погоды, открыть это утро учебных полетов. Вот машина командира вырулила на взлетную, вот отпущены тормоза.

Резкое и вместе с тем легкое движение-бросок, неудержимое, нарастающее, мягкое скольжение вперед — и вот уже он вошел, ввис в воздух со свистом, ловко подобрал под крылья шасси и исчез.

— Славно, — вслух произнес Иван. — Славно!